Lyrics А.П. Чехов - Крыжовник
Views
135
0 people consider the lyrics to be true
0 people consider the lyrics of the song incorrect
The lyrics of the song are provided for your reference А.П. Чехов - Крыжовник, and also a translation of a song with a video or clip.
КРЫЖОВНИК
Еще с раннего утра всё небо обложили дождевые тучи; было тихо, не жарко и скучно, как бывает в серые пасмурные дни, когда над полем давно уже нависли тучи, ждешь дождя, а его нет. Ветеринарный врач Иван Иваныч и учитель гимназии Буркин уже утомились идти, и поле представлялось им бесконечным. Далеко впереди еле были видны ветряные мельницы села Мироносицкого, справа тянулся и потом исчезал далеко за селом ряд холмов, и оба они знали, что это берег реки, там луга, зеленые ивы, усадьбы, и если стать на один из холмов, то оттуда видно такое же громадное поле, телеграф и поезд, который издали похож на ползущую гусеницу, а в ясную погоду оттуда бывает виден даже город. Теперь, в тихую погоду, когда вся природа казалась кроткой и задумчивой, Иван Иваныч и Буркин были проникнуты любовью к этому полю и оба думали о том, как велика, как прекрасна эта страна.
— В прошлый раз, когда мы были в сарае у старосты Прокофия, — сказал Буркин, — вы собирались рассказать какую-то историю.
— Да, я хотел тогда рассказать про своего брата.
Иван Иваныч протяжно вздохнул и закурил трубочку, чтобы начать рассказывать, но как раз в это время пошел дождь. И минут через пять лил уже сильный дождь, обложной, и трудно было предвидеть, когда он кончится. Иван Иваныч и Буркин остановились в раздумье; собаки, уже мокрые, стояли, поджав хвосты, и смотрели на них с умилением.
— Нам нужно укрыться куда-нибудь, — сказал Буркин. — Пойдемте к Алехину. Тут близко.
— Пойдемте.
Они свернули в сторону и шли всё по скошенному полю, то прямо, то забирая направо, пока не вышли на дорогу. Скоро показались тополи, сад, потом красные крыши амбаров; заблестела река, и открылся вид на широкий плес с мельницей и белою купальней. Это было Софьино, где жил Алехин.
Мельница работала, заглушая шум дождя; плотина дрожала. Тут около телег стояли мокрые лошади, понурив головы, и ходили люди, накрывшись мешками. Было сыро, грязно, неуютно, и вид у плеса был холодный, злой. Иван Иваныч и Буркин испытывали уже чувство мокроты, нечистоты, неудобства во всем теле, ноги отяжелели от грязи, и когда, пройдя плотину, они поднимались к господским амбарам, то молчали, точно сердились друг на друга.
В одном из амбаров шумела веялка; дверь была открыта, и из нее валила пыль. На пороге стоял сам Алехин, мужчина лет сорока, высокий, полный, с длинными волосами, похожий больше на профессора или художника, чем на помещика. На нем была белая, давно не мытая рубаха с веревочным пояском, вместо брюк кальсоны, и на сапогах тоже налипли грязь и солома. Нос и глаза были черны от пыли. Он узнал Ивана Иваныча и Буркина и, по-видимому, очень обрадовался.
— Пожалуйте, господа, в дом, — сказал он, улыбаясь. — Я сейчас, сию минуту.
Дом был большой, двухэтажный. Алехин жил внизу, в двух комнатах со сводами и с маленькими окнами, где когда-то жили приказчики; тут была обстановка простая, и пахло ржаным хлебом, дешевою водкой и сбруей. Наверху же, в парадных комнатах, он бывал редко, только когда приезжали гости. Ивана Иваныча и Буркина встретила в доме горничная, молодая женщина, такая красивая, что они оба разом остановились и поглядели друг на друга.
— Вы не можете себе представить, как я рад видеть вас, господа, — говорил Алехин, входя за ними в переднюю. — Вот не ожидал! Пелагея, — обратился он к горничной, — дайте гостям переодеться во что-нибудь. Да кстати и я переоденусь. Только надо сначала пойти помыться, а то я, кажется, с весны не мылся. Не хотите ли, господа, пойти в купальню, а тут пока приготовят.
Красивая Пелагея, такая деликатная и на вид такая мягкая, принесла простыни и мыло, и Алехин с гостями пошел в купальню.
— Да, давно я уже не мылся, — говорил он, раздеваясь. — Купальня у меня, как видите, хорошая, отец еще строил, но мыться как-то всё некогда.
Он сел на ступеньке и намылил свои длинные волосы и шею, и вода около него стала коричневой.
— Да, признаюсь... — проговорил Иван Иваныч значительно, глядя на его голову.
— Давно я уже не мылся... — повторил Алехин конфузливо и еще раз намылился, и вода около него стала темно-синей, как чернила.
Иван Иваныч вышел наружу, бросился в воду с шумом и поплыл под дождем, широко взмахивая руками, и от него шли волны, и на волнах качались белые лилии; он доплыл до самой середины плеса и нырнул, и через минуту показался на другом месте и поплыл дальше, и всё нырял, стараясь достать дна. «Ах, боже мой... — повторял он, наслаждаясь. — Ах, боже мой...» Доплыл до мельницы, о чем-то поговорил там с мужиками и повернул назад, и на середине плеса лег, подставляя свое лицо под дождь. Буркин и Алехин уже оделись и собрались уходить, а он всё плавал и нырял.
— Ах, боже мой... — говорил он. — Ах, господи помилуй.
— Будет вам! — крикнул ему Буркин.
Вернулись в дом. И только когда в большой гостиной наверху зажгли лампу, и Буркин и Иван Иваныч, одетые в шелковые халаты и теплые туфли, сидели в креслах, а сам Алехин, умытый, причесанный, в новом сюртуке, ходил по гостиной, видимо, с наслаждением ощущая тепло, чистоту, сухое платье, легкую обувь, и когда красивая
Еще с раннего утра всё небо обложили дождевые тучи; было тихо, не жарко и скучно, как бывает в серые пасмурные дни, когда над полем давно уже нависли тучи, ждешь дождя, а его нет. Ветеринарный врач Иван Иваныч и учитель гимназии Буркин уже утомились идти, и поле представлялось им бесконечным. Далеко впереди еле были видны ветряные мельницы села Мироносицкого, справа тянулся и потом исчезал далеко за селом ряд холмов, и оба они знали, что это берег реки, там луга, зеленые ивы, усадьбы, и если стать на один из холмов, то оттуда видно такое же громадное поле, телеграф и поезд, который издали похож на ползущую гусеницу, а в ясную погоду оттуда бывает виден даже город. Теперь, в тихую погоду, когда вся природа казалась кроткой и задумчивой, Иван Иваныч и Буркин были проникнуты любовью к этому полю и оба думали о том, как велика, как прекрасна эта страна.
— В прошлый раз, когда мы были в сарае у старосты Прокофия, — сказал Буркин, — вы собирались рассказать какую-то историю.
— Да, я хотел тогда рассказать про своего брата.
Иван Иваныч протяжно вздохнул и закурил трубочку, чтобы начать рассказывать, но как раз в это время пошел дождь. И минут через пять лил уже сильный дождь, обложной, и трудно было предвидеть, когда он кончится. Иван Иваныч и Буркин остановились в раздумье; собаки, уже мокрые, стояли, поджав хвосты, и смотрели на них с умилением.
— Нам нужно укрыться куда-нибудь, — сказал Буркин. — Пойдемте к Алехину. Тут близко.
— Пойдемте.
Они свернули в сторону и шли всё по скошенному полю, то прямо, то забирая направо, пока не вышли на дорогу. Скоро показались тополи, сад, потом красные крыши амбаров; заблестела река, и открылся вид на широкий плес с мельницей и белою купальней. Это было Софьино, где жил Алехин.
Мельница работала, заглушая шум дождя; плотина дрожала. Тут около телег стояли мокрые лошади, понурив головы, и ходили люди, накрывшись мешками. Было сыро, грязно, неуютно, и вид у плеса был холодный, злой. Иван Иваныч и Буркин испытывали уже чувство мокроты, нечистоты, неудобства во всем теле, ноги отяжелели от грязи, и когда, пройдя плотину, они поднимались к господским амбарам, то молчали, точно сердились друг на друга.
В одном из амбаров шумела веялка; дверь была открыта, и из нее валила пыль. На пороге стоял сам Алехин, мужчина лет сорока, высокий, полный, с длинными волосами, похожий больше на профессора или художника, чем на помещика. На нем была белая, давно не мытая рубаха с веревочным пояском, вместо брюк кальсоны, и на сапогах тоже налипли грязь и солома. Нос и глаза были черны от пыли. Он узнал Ивана Иваныча и Буркина и, по-видимому, очень обрадовался.
— Пожалуйте, господа, в дом, — сказал он, улыбаясь. — Я сейчас, сию минуту.
Дом был большой, двухэтажный. Алехин жил внизу, в двух комнатах со сводами и с маленькими окнами, где когда-то жили приказчики; тут была обстановка простая, и пахло ржаным хлебом, дешевою водкой и сбруей. Наверху же, в парадных комнатах, он бывал редко, только когда приезжали гости. Ивана Иваныча и Буркина встретила в доме горничная, молодая женщина, такая красивая, что они оба разом остановились и поглядели друг на друга.
— Вы не можете себе представить, как я рад видеть вас, господа, — говорил Алехин, входя за ними в переднюю. — Вот не ожидал! Пелагея, — обратился он к горничной, — дайте гостям переодеться во что-нибудь. Да кстати и я переоденусь. Только надо сначала пойти помыться, а то я, кажется, с весны не мылся. Не хотите ли, господа, пойти в купальню, а тут пока приготовят.
Красивая Пелагея, такая деликатная и на вид такая мягкая, принесла простыни и мыло, и Алехин с гостями пошел в купальню.
— Да, давно я уже не мылся, — говорил он, раздеваясь. — Купальня у меня, как видите, хорошая, отец еще строил, но мыться как-то всё некогда.
Он сел на ступеньке и намылил свои длинные волосы и шею, и вода около него стала коричневой.
— Да, признаюсь... — проговорил Иван Иваныч значительно, глядя на его голову.
— Давно я уже не мылся... — повторил Алехин конфузливо и еще раз намылился, и вода около него стала темно-синей, как чернила.
Иван Иваныч вышел наружу, бросился в воду с шумом и поплыл под дождем, широко взмахивая руками, и от него шли волны, и на волнах качались белые лилии; он доплыл до самой середины плеса и нырнул, и через минуту показался на другом месте и поплыл дальше, и всё нырял, стараясь достать дна. «Ах, боже мой... — повторял он, наслаждаясь. — Ах, боже мой...» Доплыл до мельницы, о чем-то поговорил там с мужиками и повернул назад, и на середине плеса лег, подставляя свое лицо под дождь. Буркин и Алехин уже оделись и собрались уходить, а он всё плавал и нырял.
— Ах, боже мой... — говорил он. — Ах, господи помилуй.
— Будет вам! — крикнул ему Буркин.
Вернулись в дом. И только когда в большой гостиной наверху зажгли лампу, и Буркин и Иван Иваныч, одетые в шелковые халаты и теплые туфли, сидели в креслах, а сам Алехин, умытый, причесанный, в новом сюртуке, ходил по гостиной, видимо, с наслаждением ощущая тепло, чистоту, сухое платье, легкую обувь, и когда красивая
GOOSEBERRY
Early in the morning rain clouds surrounded the whole sky; it was quiet, not hot and boring, as happens on gray cloudy days, when clouds are hanging over the field a long time ago, waiting for rain, but it is not there. The veterinarian Ivan Ivanovich and the gymnasium teacher Burkin were already tired of walking, and the field seemed endless to them. Far ahead, windmills of the village of Mironositsky were barely visible, to the right stretched and then disappeared far beyond the village a number of hills, and both of them knew that it was the river bank, there were meadows, green willows, homesteads, and if you stand on one of the hills, you can see from there the same huge field, telegraph and train, which from a distance looks like a creeping caterpillar, and in clear weather even the city can be seen from there. Now, in calm weather, when all nature seemed gentle and thoughtful, Ivan Ivanovich and Burkin were imbued with love for this field and both thought about how great, how beautiful this country is.
“The last time we were in the barn by the headman Prokofy,” said Burkin, “you were going to tell a story.”
- Yes, I wanted to tell you about my brother then.
Ivan Ivanovitch sighed loudly and lit a pipe to start telling, but just at that time it started to rain. And in about five minutes it was already pouring rain, heavy, and it was difficult to foresee when it would end. Ivan Ivanovich and Burkin stopped in thought; the dogs, already wet, stood with tails between their legs and looked at them with tenderness.
“We need to go somewhere,” said Burkin. - Let's go to Alekhin. It's close here.
- Come on.
They turned aside and walked all over the sloping field, now straight, then taking to the right until they came out onto the road. Soon the poplars, the garden, then the red roofs of the barns appeared; the river gleamed, and a view of a wide stretch with a mill and a white bath-house opened. This was Sofyino, where Alekhine lived.
The mill worked, drowning out the sound of rain; the dam was trembling. There were wet horses around the carts, their heads bowed, and people were walking around, covered with bags. It was damp, dirty, uncomfortable, and the view of the reach was cold and angry. Ivan Ivanovich and Burkin were already feeling sputum, sewage, inconvenience all over their legs, their legs were heavy with mud, and when, after passing the dam, they rose to the barns, they were silent, as if they were angry with each other.
In one of the barns there was a tumbler; the door was open and dust was falling out of it. On the threshold stood Alekhin himself, a man of about forty, tall, full, with long hair, looking more like a professor or artist than a landowner. He was wearing a white, unwashed shirt with a rope belt for a long time, instead of pants his pants, and mud and straw also stuck on his boots. The nose and eyes were black with dust. He recognized Ivan Ivanich and Burkina and, apparently, was very happy.
“Welcome, gentlemen, to the house,” he said, smiling. - I am now, this minute.
The house was large, two-story. Alekhine lived below, in two rooms with arches and with small windows, where the clerks once lived; there was a simple setting, and it smelled of rye bread, cheap vodka and harness. Upstairs, in the front rooms, he was rarely, only when guests came. Ivana Ivanich and Burkina met a maid in the house, a young woman so beautiful that they both stopped at once and looked at each other.
“You cannot imagine how glad I am to see you, gentlemen,” said Alekhine, entering behind them in the anteroom. - That did not expect! Pelagia, ”he said to the maid,“ let the guests change into something. ” By the way, I'll change. Only you must first go to wash, but then I, it seems, has not washed since spring. Would you, gentlemen, want to go to the bathhouse, and then they will cook it.
Beautiful Pelagia, so delicate and seemingly so soft, brought sheets and soap, and Alekhine and the guests went to the bathhouse.
“Yes, I haven’t washed for a long time,” he said, undressing. “As you see, I have a good bath, my father still built, but somehow there is no time to wash.
He sat down on the step and lavished his long hair and neck, and the water around him turned brown.
“Yes, I confess ...” said Ivan Ivanovitch significantly, looking at his head.
“I haven’t been washed for a long time ...” repeated Alekhine, embarrassedly, and again soaped, and the water around him turned dark blue, like ink.
Ivan Ivanovitch went outside, rushed into the water with a noise and swam in the rain, widely waving his hands, and from him came waves, and white lilies swayed on the waves; he swam right up to the middle of the reach and dived, and a minute later appeared in another place and swam farther, and everything dived, trying to reach the bottom. “Oh, my God ...” he repeated, enjoying. “Oh, my God ...” He swam to the mill, talked with the peasants about something and turned back, and in the middle of the reach he lay down, exposing his face to the rain. Burkin and Alekhin have already dressed and gathered to leave, but he still swam and dived.
“Oh dear ...” he said. - Oh, Lord, have mercy.
- Will you! - Burkin shouted to him.
Returned to the house. And only when the lamp was lit in the big living room upstairs, both Burkin and Ivan Ivanovich, dressed in silk robes and warm shoes, sat in armchairs, and Alekhine himself, washed, brushed, in a new frock coat, walked around the living room, apparently enjoying the warmth , clean, dry dress, easy
Early in the morning rain clouds surrounded the whole sky; it was quiet, not hot and boring, as happens on gray cloudy days, when clouds are hanging over the field a long time ago, waiting for rain, but it is not there. The veterinarian Ivan Ivanovich and the gymnasium teacher Burkin were already tired of walking, and the field seemed endless to them. Far ahead, windmills of the village of Mironositsky were barely visible, to the right stretched and then disappeared far beyond the village a number of hills, and both of them knew that it was the river bank, there were meadows, green willows, homesteads, and if you stand on one of the hills, you can see from there the same huge field, telegraph and train, which from a distance looks like a creeping caterpillar, and in clear weather even the city can be seen from there. Now, in calm weather, when all nature seemed gentle and thoughtful, Ivan Ivanovich and Burkin were imbued with love for this field and both thought about how great, how beautiful this country is.
“The last time we were in the barn by the headman Prokofy,” said Burkin, “you were going to tell a story.”
- Yes, I wanted to tell you about my brother then.
Ivan Ivanovitch sighed loudly and lit a pipe to start telling, but just at that time it started to rain. And in about five minutes it was already pouring rain, heavy, and it was difficult to foresee when it would end. Ivan Ivanovich and Burkin stopped in thought; the dogs, already wet, stood with tails between their legs and looked at them with tenderness.
“We need to go somewhere,” said Burkin. - Let's go to Alekhin. It's close here.
- Come on.
They turned aside and walked all over the sloping field, now straight, then taking to the right until they came out onto the road. Soon the poplars, the garden, then the red roofs of the barns appeared; the river gleamed, and a view of a wide stretch with a mill and a white bath-house opened. This was Sofyino, where Alekhine lived.
The mill worked, drowning out the sound of rain; the dam was trembling. There were wet horses around the carts, their heads bowed, and people were walking around, covered with bags. It was damp, dirty, uncomfortable, and the view of the reach was cold and angry. Ivan Ivanovich and Burkin were already feeling sputum, sewage, inconvenience all over their legs, their legs were heavy with mud, and when, after passing the dam, they rose to the barns, they were silent, as if they were angry with each other.
In one of the barns there was a tumbler; the door was open and dust was falling out of it. On the threshold stood Alekhin himself, a man of about forty, tall, full, with long hair, looking more like a professor or artist than a landowner. He was wearing a white, unwashed shirt with a rope belt for a long time, instead of pants his pants, and mud and straw also stuck on his boots. The nose and eyes were black with dust. He recognized Ivan Ivanich and Burkina and, apparently, was very happy.
“Welcome, gentlemen, to the house,” he said, smiling. - I am now, this minute.
The house was large, two-story. Alekhine lived below, in two rooms with arches and with small windows, where the clerks once lived; there was a simple setting, and it smelled of rye bread, cheap vodka and harness. Upstairs, in the front rooms, he was rarely, only when guests came. Ivana Ivanich and Burkina met a maid in the house, a young woman so beautiful that they both stopped at once and looked at each other.
“You cannot imagine how glad I am to see you, gentlemen,” said Alekhine, entering behind them in the anteroom. - That did not expect! Pelagia, ”he said to the maid,“ let the guests change into something. ” By the way, I'll change. Only you must first go to wash, but then I, it seems, has not washed since spring. Would you, gentlemen, want to go to the bathhouse, and then they will cook it.
Beautiful Pelagia, so delicate and seemingly so soft, brought sheets and soap, and Alekhine and the guests went to the bathhouse.
“Yes, I haven’t washed for a long time,” he said, undressing. “As you see, I have a good bath, my father still built, but somehow there is no time to wash.
He sat down on the step and lavished his long hair and neck, and the water around him turned brown.
“Yes, I confess ...” said Ivan Ivanovitch significantly, looking at his head.
“I haven’t been washed for a long time ...” repeated Alekhine, embarrassedly, and again soaped, and the water around him turned dark blue, like ink.
Ivan Ivanovitch went outside, rushed into the water with a noise and swam in the rain, widely waving his hands, and from him came waves, and white lilies swayed on the waves; he swam right up to the middle of the reach and dived, and a minute later appeared in another place and swam farther, and everything dived, trying to reach the bottom. “Oh, my God ...” he repeated, enjoying. “Oh, my God ...” He swam to the mill, talked with the peasants about something and turned back, and in the middle of the reach he lay down, exposing his face to the rain. Burkin and Alekhin have already dressed and gathered to leave, but he still swam and dived.
“Oh dear ...” he said. - Oh, Lord, have mercy.
- Will you! - Burkin shouted to him.
Returned to the house. And only when the lamp was lit in the big living room upstairs, both Burkin and Ivan Ivanovich, dressed in silk robes and warm shoes, sat in armchairs, and Alekhine himself, washed, brushed, in a new frock coat, walked around the living room, apparently enjoying the warmth , clean, dry dress, easy