Lyrics Иосиф Бродский - Перед памятником А. С. Пушкину в Одессе
Views
135
0 people consider the lyrics to be true
0 people consider the lyrics of the song incorrect
The lyrics of the song are provided for your reference Иосиф Бродский - Перед памятником А. С. Пушкину в Одессе, and also a translation of a song with a video or clip.
Якову Гордину
Не по торговым странствуя делам,
разбрасывая по чужим углам
свой жалкий хлам,
однажды поутру
с тяжелым привкусом во рту
я на берег сошел в чужом порту.
Была зима.
Зернистый снег сек щеку, но земля
была черна для белого зерна.
Хрипел ревун во всю дурную мочь.
Еще в парадных столбенела ночь.
Я двинул прочь.
О, города земли в рассветный час!
Гостиницы мертвы. Недвижность чаш,
незрячесть глаз
слепых богинь.
Сквозь вас пройти немудрено нагим,
пока не грянул государства гимн.
Густой туман
листал кварталы, как толстой роман.
Тяжелым льдом обложенный Лиман,
как смолкнувший язык материка,
серел, и, точно пятна потолка,
шли облака.
И по восставшей в свой кошмарный рост
той лестнице, как тот матрос,
как тот мальпост,
наверх, скребя
ногтем перила, скулы серебря
слезой, как рыба, я втащил себя.
Один как перст,
как в ступе зимнего пространства пест,
там стыл апостол перемены мест
спиной к отчизне и лицом к тому,
в чью так и не случилось бахрому
шагнуть ему.
Из чугуна
он был изваян, точно пахана
движений голос произнес: "Хана
перемещеньям!" -- и с того конца
земли поддакнули звон бубенца
с куском свинца.
Податливая внешне даль,
творя пред ним свою горизонталь,
во мгле синела, обнажая сталь.
И ощутил я, как сапог -- дресва,
как марширующий раз-два,
тоску родства.
Поди, и он
здесь подставлял скулу под аквилон,
прикидывая, как убраться вон,
в такую же -- кто знает -- рань,
и тоже чувствовал, что дело дрянь,
куда ни глянь.
И он, видать,
здесь ждал того, чего нельзя не ждать
от жизни: воли. Эту благодать,
волнам доступную, бог русских нив
сокрыл от нас, всем прочим осенив,
зане -- ревнив.
Грек на фелюке уходил в Пирей
порожняком. И стайка упырей
вываливалась из срамных дверей,
как черный пар,
на выученный наизусть бульвар.
И я там был, и я там в снег блевал.
Наш нежный Юг,
где сердце сбрасывало прежде вьюк,
есть инструмент державы, главный звук
чей в мироздании -- не сорок сороков,
рассчитанный на череду веков,
но лязг оков.
И отлит был
из их отходов тот, кто не уплыл,
тот, чей, давясь, проговорил
"Прощай, свободная стихия" рот,
чтоб раствориться навсегда в тюрьме широт,
где нет ворот.
Нет в нашем грустном языке строки
отчаянней и больше вопреки
себе написанной, и после от руки
сто лет копируемой. Так набегает на
пляж в Ланжероне за волной волна,
земле верна.
1969(?), 70(?)
Не по торговым странствуя делам,
разбрасывая по чужим углам
свой жалкий хлам,
однажды поутру
с тяжелым привкусом во рту
я на берег сошел в чужом порту.
Была зима.
Зернистый снег сек щеку, но земля
была черна для белого зерна.
Хрипел ревун во всю дурную мочь.
Еще в парадных столбенела ночь.
Я двинул прочь.
О, города земли в рассветный час!
Гостиницы мертвы. Недвижность чаш,
незрячесть глаз
слепых богинь.
Сквозь вас пройти немудрено нагим,
пока не грянул государства гимн.
Густой туман
листал кварталы, как толстой роман.
Тяжелым льдом обложенный Лиман,
как смолкнувший язык материка,
серел, и, точно пятна потолка,
шли облака.
И по восставшей в свой кошмарный рост
той лестнице, как тот матрос,
как тот мальпост,
наверх, скребя
ногтем перила, скулы серебря
слезой, как рыба, я втащил себя.
Один как перст,
как в ступе зимнего пространства пест,
там стыл апостол перемены мест
спиной к отчизне и лицом к тому,
в чью так и не случилось бахрому
шагнуть ему.
Из чугуна
он был изваян, точно пахана
движений голос произнес: "Хана
перемещеньям!" -- и с того конца
земли поддакнули звон бубенца
с куском свинца.
Податливая внешне даль,
творя пред ним свою горизонталь,
во мгле синела, обнажая сталь.
И ощутил я, как сапог -- дресва,
как марширующий раз-два,
тоску родства.
Поди, и он
здесь подставлял скулу под аквилон,
прикидывая, как убраться вон,
в такую же -- кто знает -- рань,
и тоже чувствовал, что дело дрянь,
куда ни глянь.
И он, видать,
здесь ждал того, чего нельзя не ждать
от жизни: воли. Эту благодать,
волнам доступную, бог русских нив
сокрыл от нас, всем прочим осенив,
зане -- ревнив.
Грек на фелюке уходил в Пирей
порожняком. И стайка упырей
вываливалась из срамных дверей,
как черный пар,
на выученный наизусть бульвар.
И я там был, и я там в снег блевал.
Наш нежный Юг,
где сердце сбрасывало прежде вьюк,
есть инструмент державы, главный звук
чей в мироздании -- не сорок сороков,
рассчитанный на череду веков,
но лязг оков.
И отлит был
из их отходов тот, кто не уплыл,
тот, чей, давясь, проговорил
"Прощай, свободная стихия" рот,
чтоб раствориться навсегда в тюрьме широт,
где нет ворот.
Нет в нашем грустном языке строки
отчаянней и больше вопреки
себе написанной, и после от руки
сто лет копируемой. Так набегает на
пляж в Ланжероне за волной волна,
земле верна.
1969(?), 70(?)
Yakov Gordin
Not by trading wandering business,
scat
his miserable trash,
one morning
with a heavy taste in the mouth
I went ashore in a foreign port.
It was winter.
Grainy snow is a sec on the cheek, but the earth
was black for white grain.
The howler howled in all the bad ways.
Back in the ceremonial night.
I moved away.
Oh, the cities of the earth at the time of the dawn!
The hotels are dead. The motionless bowls,
blindness of eyes
blind goddesses.
Through you pass neudreno naked,
until the state rumbled anthem.
Thick fog
flipped the neighborhoods like a thick novel.
Heavy ice covered with lime,
as the language of the mainland,
gray, and, like stains of the ceiling,
there were clouds.
And on the insurgent in its nightmarish growth
That ladder, like that sailor,
as that small town,
up, scraping
with a fingernail railing, cheekbones silver
tear like a fish, I dragged myself.
One as a finger,
as in the mortar of winter space pestle,
there the apostle is shaking the change of places
back to the fatherland and face to that,
in whose and did not happen fringe
step forward to him.
From cast iron
he was sculpted like a plowman
the voice said: "Khan
Movements! & quot; - and from that end
the land was punctuated by the sound of a bells
with a piece of lead.
Suppressing the outwardly distant,
creating before him his horizontal,
in the mist of a chenille, exposing steel.
And I felt like a boot - a grimace,
as a marching one-two,
longing for kinship.
Go and he
here substituting a cheekbone for aquilon,
figuring out how to get out,
in the same - who knows - early,
and also felt that the matter was rubbish,
no matter where you look.
And he, you see,
here waited for something that can not be waited for
from life: will. This grace,
accessible waves, the god of Russian fields
hid from us, all the others having fallen asleep,
zane - jealous.
The Greek on feliuk went to Piraeus
empty. And a flock of ghouls
fell out of shameful doors,
as black steam,
to the boulevard memorized by heart.
And I was there, and I puked in the snow.
Our gentle South,
where the heart dropped first the pack,
there is an instrument of power, the main sound
whose in the universe - not forty magpies,
designed for a succession of centuries,
but the clank of chains.
And it was cast
from their waste, one who has not sailed away,
The one whose daring spoke
"Farewell, free element & quot; mouth,
to dissolve forever in prison latitudes,
where there is no gate.
There are no lines in our sad language
more desperate and more contrary
yourself written, and then by hand
hundred years copied. So runs on
beach in Lanzheron behind the wave wave,
the earth is true.
1969 (?), 70 (?)
Not by trading wandering business,
scat
his miserable trash,
one morning
with a heavy taste in the mouth
I went ashore in a foreign port.
It was winter.
Grainy snow is a sec on the cheek, but the earth
was black for white grain.
The howler howled in all the bad ways.
Back in the ceremonial night.
I moved away.
Oh, the cities of the earth at the time of the dawn!
The hotels are dead. The motionless bowls,
blindness of eyes
blind goddesses.
Through you pass neudreno naked,
until the state rumbled anthem.
Thick fog
flipped the neighborhoods like a thick novel.
Heavy ice covered with lime,
as the language of the mainland,
gray, and, like stains of the ceiling,
there were clouds.
And on the insurgent in its nightmarish growth
That ladder, like that sailor,
as that small town,
up, scraping
with a fingernail railing, cheekbones silver
tear like a fish, I dragged myself.
One as a finger,
as in the mortar of winter space pestle,
there the apostle is shaking the change of places
back to the fatherland and face to that,
in whose and did not happen fringe
step forward to him.
From cast iron
he was sculpted like a plowman
the voice said: "Khan
Movements! & quot; - and from that end
the land was punctuated by the sound of a bells
with a piece of lead.
Suppressing the outwardly distant,
creating before him his horizontal,
in the mist of a chenille, exposing steel.
And I felt like a boot - a grimace,
as a marching one-two,
longing for kinship.
Go and he
here substituting a cheekbone for aquilon,
figuring out how to get out,
in the same - who knows - early,
and also felt that the matter was rubbish,
no matter where you look.
And he, you see,
here waited for something that can not be waited for
from life: will. This grace,
accessible waves, the god of Russian fields
hid from us, all the others having fallen asleep,
zane - jealous.
The Greek on feliuk went to Piraeus
empty. And a flock of ghouls
fell out of shameful doors,
as black steam,
to the boulevard memorized by heart.
And I was there, and I puked in the snow.
Our gentle South,
where the heart dropped first the pack,
there is an instrument of power, the main sound
whose in the universe - not forty magpies,
designed for a succession of centuries,
but the clank of chains.
And it was cast
from their waste, one who has not sailed away,
The one whose daring spoke
"Farewell, free element & quot; mouth,
to dissolve forever in prison latitudes,
where there is no gate.
There are no lines in our sad language
more desperate and more contrary
yourself written, and then by hand
hundred years copied. So runs on
beach in Lanzheron behind the wave wave,
the earth is true.
1969 (?), 70 (?)