Lyrics Иосиф Бродский - Авторский вечер 09 ноября 1990 года в Манхэттене
Views
10
0 people consider the lyrics to be true
0 people consider the lyrics of the song incorrect
The lyrics of the song are provided for your reference Иосиф Бродский - Авторский вечер 09 ноября 1990 года в Манхэттене, and also a translation of a song with a video or clip.
То не Муза воды набирает в рот.
То, должно, крепкий сон молодца берет.
И махнувшая вслед голубым платком
наезжает на грудь паровым катком.
И не встать ни раком, ни так словам,
как назад в осиновый строй дровам.
И глазами по наволочке лицо
растекается, как по сковороде яйцо.
Горячей ли тебе под сукном шести
одеял в том садке, где - Господь прости -
точно рыба - воздух, сырой губой
я хватал что было тогда тобой?
Я бы заячьи уши пришил к лицу,
наглотался б в лесах за тебя свинцу,
но и в черном пруду из дурных коряг
я бы всплыл пред тобой, как не смог "Варяг".
Но, видать, не судьба, и года не те.
И уже седина стыдно молвить где.
Больше длинных жил, чем для них кровей,
да и мысли мертвых кустов кривей.
Навсегда расстаемся с тобой, дружок.
Нарисуй на бумаге простой кружок.
Это буду я: ничего внутри.
Посмотри на него, и потом сотри.
1980
М. Б.
Я был только тем, чего
ты касалась ладонью,
над чем в глухую, воронью
ночь склоняла чело.
Я был лишь тем, что ты
там, снизу, различала:
смутный облик сначала,
много позже - черты.
Это ты, горяча,
ошую, одесную
раковину ушную
мне творила, шепча.
Это ты, теребя
штору, в сырую полость
рта вложила мне голос,
окликавший тебя.
Я был попросту слеп.
Ты, возникая, прячась,
даровала мне зрячесть.
Так оставляют след.
Так творятся миры.
Так, сотворив их, часто
оставляют вращаться,
расточая дары.
Так, бросаем то в жар,
то в холод, то в свет, то в темень,
в мирозданьи потерян,
кружится шар.
Мысль о тебе удаляется, как разжалованная прислуга,
нет! как платформа с вывеской "Вырица" или "Тарту".
Но надвигаются лица, не знающие друг друга,
местности, нанесенные точно вчера на карту,
и заполняют вакуум. Видимо, никому из
нас не сделаться памятником. Видимо, в наших венах
недостаточно извести. "В нашей семье, - волнуясь,
ты бы вставила, - не было ни военных,
ни великих мыслителей". Правильно: невским струям
отраженье еще одной вещи невыносимо.
Где там матери и ее кастрюлям
уцелеть в перспективе, удлиняемой жизнью сына!
То-то же снег, этот мрамор для бедных, за неименьем тела
тает, ссылаясь на неспособность клеток -
то есть, извилин! - вспомнить, как ты хотела,
пудря щеку, выглядеть напоследок.
Остается, затылок от взгляда прикрыв руками,
бормотать на ходу "умерла, умерла", покуда
города рвут сырую сетчатку из грубой ткани,
дребезжа, как сдаваемая посуда.
1985
Памяти отца: Австралия
Ты ожил, снилось мне, и уехал
в Австралию. Голос с трехкратным эхом
окликал и жаловался на климат
и насчет квартиры, что скоро снимут
жалко, не в центре, а около океана,
третий этаж без лифта, зато есть ванна,
пухнут ноги, "А тапочки я оставил" --
прозвучавшее внятно и деловито.
И внезапно в трубке завыло "Аделаида! Аделаида!",
загремело, захлопало, точно ставень
бился о стенку, готовый сорваться с петель.
Все-таки это лучше, чем мягкий пепел
крематория в банке, ее залога --
эти обрывки голоса, монолога
и попытки прикинуться нелюдимом
в первый раз с той поры, как ты обернулся дымом.
1989
Примечания папоротника
Gedenke meiner,
fluestert der Staub.
Peter Huchel *
По положению пешки догадываешься о короле.
По полоске земли вдалеке - что находишься на корабле.
По сытым ноткам в голосе нежной подруги в трубке
- что объявился преемник: студент? хирург?
инженер? По названию станции - Одинбург -
что пора выходить, что яйцу не сносить скорлупки.
В каждом
То, должно, крепкий сон молодца берет.
И махнувшая вслед голубым платком
наезжает на грудь паровым катком.
И не встать ни раком, ни так словам,
как назад в осиновый строй дровам.
И глазами по наволочке лицо
растекается, как по сковороде яйцо.
Горячей ли тебе под сукном шести
одеял в том садке, где - Господь прости -
точно рыба - воздух, сырой губой
я хватал что было тогда тобой?
Я бы заячьи уши пришил к лицу,
наглотался б в лесах за тебя свинцу,
но и в черном пруду из дурных коряг
я бы всплыл пред тобой, как не смог "Варяг".
Но, видать, не судьба, и года не те.
И уже седина стыдно молвить где.
Больше длинных жил, чем для них кровей,
да и мысли мертвых кустов кривей.
Навсегда расстаемся с тобой, дружок.
Нарисуй на бумаге простой кружок.
Это буду я: ничего внутри.
Посмотри на него, и потом сотри.
1980
М. Б.
Я был только тем, чего
ты касалась ладонью,
над чем в глухую, воронью
ночь склоняла чело.
Я был лишь тем, что ты
там, снизу, различала:
смутный облик сначала,
много позже - черты.
Это ты, горяча,
ошую, одесную
раковину ушную
мне творила, шепча.
Это ты, теребя
штору, в сырую полость
рта вложила мне голос,
окликавший тебя.
Я был попросту слеп.
Ты, возникая, прячась,
даровала мне зрячесть.
Так оставляют след.
Так творятся миры.
Так, сотворив их, часто
оставляют вращаться,
расточая дары.
Так, бросаем то в жар,
то в холод, то в свет, то в темень,
в мирозданьи потерян,
кружится шар.
Мысль о тебе удаляется, как разжалованная прислуга,
нет! как платформа с вывеской "Вырица" или "Тарту".
Но надвигаются лица, не знающие друг друга,
местности, нанесенные точно вчера на карту,
и заполняют вакуум. Видимо, никому из
нас не сделаться памятником. Видимо, в наших венах
недостаточно извести. "В нашей семье, - волнуясь,
ты бы вставила, - не было ни военных,
ни великих мыслителей". Правильно: невским струям
отраженье еще одной вещи невыносимо.
Где там матери и ее кастрюлям
уцелеть в перспективе, удлиняемой жизнью сына!
То-то же снег, этот мрамор для бедных, за неименьем тела
тает, ссылаясь на неспособность клеток -
то есть, извилин! - вспомнить, как ты хотела,
пудря щеку, выглядеть напоследок.
Остается, затылок от взгляда прикрыв руками,
бормотать на ходу "умерла, умерла", покуда
города рвут сырую сетчатку из грубой ткани,
дребезжа, как сдаваемая посуда.
1985
Памяти отца: Австралия
Ты ожил, снилось мне, и уехал
в Австралию. Голос с трехкратным эхом
окликал и жаловался на климат
и насчет квартиры, что скоро снимут
жалко, не в центре, а около океана,
третий этаж без лифта, зато есть ванна,
пухнут ноги, "А тапочки я оставил" --
прозвучавшее внятно и деловито.
И внезапно в трубке завыло "Аделаида! Аделаида!",
загремело, захлопало, точно ставень
бился о стенку, готовый сорваться с петель.
Все-таки это лучше, чем мягкий пепел
крематория в банке, ее залога --
эти обрывки голоса, монолога
и попытки прикинуться нелюдимом
в первый раз с той поры, как ты обернулся дымом.
1989
Примечания папоротника
Gedenke meiner,
fluestert der Staub.
Peter Huchel *
По положению пешки догадываешься о короле.
По полоске земли вдалеке - что находишься на корабле.
По сытым ноткам в голосе нежной подруги в трубке
- что объявился преемник: студент? хирург?
инженер? По названию станции - Одинбург -
что пора выходить, что яйцу не сносить скорлупки.
В каждом
That is not the Muse of the water in your mouth.
That must take a good sleep from a young man.
And waving after a blue scarf
rides on the chest steam roller.
And do not get up neither cancer nor the words
like back in aspen wood.
And eyes on a pillowcase face
spreads like an egg in a pan.
Are you hot six?
blankets in the cage where - Lord forgive -
just fish - air, wet lip
I grabbed what was you then?
I would have hare ears stitched to my face,
I swallow lead in the woods for you,
but also in the black pond of bad bruises
I would have surfaced before you, as Varyag could not.
But, you see, not destiny, and not those years.
And already gray hair ashamed to say where.
More long lived than blood for them
Yes, and the thoughts of dead bushes curves.
Forever parting with you, my friend.
Draw on paper a simple circle.
It will be me: nothing inside.
Look at him, and then erase it.
1980
Mb
I was just what
you touched your palm
over a deaf, crow
night inclined brow.
I was just what you
there, below, distinguished:
vague appearance first,
much later - features.
It's you, hot
oshuyu
ear conch
I worked, whispering.
It's you, fiddling
curtain into the wet cavity
mouth put a voice to me
who called you.
I was just blind.
You, appearing, hiding,
granted me to see.
So leave a mark.
So the worlds are created.
So, having made them, often
leave to rotate
lavishing gifts.
So, throwing it into a fever,
now in the cold, then in the light, then in the dark,
lost in the universe,
spinning ball.
The thought of you is removed, like a demoted servant,
not! as a platform with a sign "Vyritsa" or "Tartu".
But there are people coming who don't know each other,
terrain, put exactly on the map yesterday,
and fill the vacuum. Apparently, none of
we do not become a monument. Apparently in our veins
not enough lime. "In our family, - worrying
you would put in - there was no military
no great thinkers. "That's right: Neva jets
the reflection of one more thing is intolerable.
Where is the mother and her pans
survive in perspective, extended life of the son!
That's the same snow, this marble is for the poor, for lack of body
melts, citing cell failure -
that is, convolutions! - remember how you wanted
powder cheek, look last.
Remains, the nape of the sight with his hands covered,
mumble on the go "died, died" as long as
cities tear raw coarse retina,
rattling like disposable dishes.
1985
Father's Memory: Australia
You came to life, I dreamed, and left
to Australia. Triple echo voice
hailed and complained about the climate
and what about the apartment that will be removed soon
sorry, not in the center, but near the ocean,
third floor without elevator, but there is a bath,
feet swell, "And I left the slippers" -
sounded distinctly and efficiently.
And suddenly, in the tube, "Adelaide! Adelaide!"
thundered, clapped like a shutter
fought against the wall, ready to break off its hinges.
Still, it's better than soft ash
crematorium in the bank, its collateral -
these scraps of voice, monologue
and attempts to pretend to be unsociable
for the first time since you turned into smoke.
1989
Fern notes
Gedenke meiner
fluestert der Staub.
Peter Huchel *
The position of the pawn guesses the king.
On a strip of land in the distance - that you are on a ship.
By the well-fed notes in the tender girlfriend's voice
- what did the successor show up: a student? surgeon?
engineer? By station name - Odinburg -
that it is time to go that the egg does not demolish the shell.
In each
That must take a good sleep from a young man.
And waving after a blue scarf
rides on the chest steam roller.
And do not get up neither cancer nor the words
like back in aspen wood.
And eyes on a pillowcase face
spreads like an egg in a pan.
Are you hot six?
blankets in the cage where - Lord forgive -
just fish - air, wet lip
I grabbed what was you then?
I would have hare ears stitched to my face,
I swallow lead in the woods for you,
but also in the black pond of bad bruises
I would have surfaced before you, as Varyag could not.
But, you see, not destiny, and not those years.
And already gray hair ashamed to say where.
More long lived than blood for them
Yes, and the thoughts of dead bushes curves.
Forever parting with you, my friend.
Draw on paper a simple circle.
It will be me: nothing inside.
Look at him, and then erase it.
1980
Mb
I was just what
you touched your palm
over a deaf, crow
night inclined brow.
I was just what you
there, below, distinguished:
vague appearance first,
much later - features.
It's you, hot
oshuyu
ear conch
I worked, whispering.
It's you, fiddling
curtain into the wet cavity
mouth put a voice to me
who called you.
I was just blind.
You, appearing, hiding,
granted me to see.
So leave a mark.
So the worlds are created.
So, having made them, often
leave to rotate
lavishing gifts.
So, throwing it into a fever,
now in the cold, then in the light, then in the dark,
lost in the universe,
spinning ball.
The thought of you is removed, like a demoted servant,
not! as a platform with a sign "Vyritsa" or "Tartu".
But there are people coming who don't know each other,
terrain, put exactly on the map yesterday,
and fill the vacuum. Apparently, none of
we do not become a monument. Apparently in our veins
not enough lime. "In our family, - worrying
you would put in - there was no military
no great thinkers. "That's right: Neva jets
the reflection of one more thing is intolerable.
Where is the mother and her pans
survive in perspective, extended life of the son!
That's the same snow, this marble is for the poor, for lack of body
melts, citing cell failure -
that is, convolutions! - remember how you wanted
powder cheek, look last.
Remains, the nape of the sight with his hands covered,
mumble on the go "died, died" as long as
cities tear raw coarse retina,
rattling like disposable dishes.
1985
Father's Memory: Australia
You came to life, I dreamed, and left
to Australia. Triple echo voice
hailed and complained about the climate
and what about the apartment that will be removed soon
sorry, not in the center, but near the ocean,
third floor without elevator, but there is a bath,
feet swell, "And I left the slippers" -
sounded distinctly and efficiently.
And suddenly, in the tube, "Adelaide! Adelaide!"
thundered, clapped like a shutter
fought against the wall, ready to break off its hinges.
Still, it's better than soft ash
crematorium in the bank, its collateral -
these scraps of voice, monologue
and attempts to pretend to be unsociable
for the first time since you turned into smoke.
1989
Fern notes
Gedenke meiner
fluestert der Staub.
Peter Huchel *
The position of the pawn guesses the king.
On a strip of land in the distance - that you are on a ship.
By the well-fed notes in the tender girlfriend's voice
- what did the successor show up: a student? surgeon?
engineer? By station name - Odinburg -
that it is time to go that the egg does not demolish the shell.
In each