Ландграф
Ужасным преступленьем дух смущён наш: –
коварно, в маске лицемерной, к нам
проник греха и тьмы порочный сын! –
Мы гоним прочь тебя, –ты с нами быть
не можешь! Злым стыдом ты наш очаг
покрыл, и грозно смотрит неба взор
на этот кров, что дал приют тебе!
Но можешь ты от вечного проклятья
спастись одним путём; тот путь, изгнанник,
я укажу: им должен ты идти! –
Толпой смиренной пилигримы
из стран окрестных вдаль спешат:
вперёд ушли ряды старейших,
и младших в путь готов отряд.
Их прегрешенья маловажны,
но всё же нет покоя им:
на праздник милосердья светлый
они идут в священный Рим.
Ландграф, певцы и рыцари
И ты смиренно с ними
в заветный град иди;
там, грех свой искупая,
с мольбой во прах пади!
Склонись пред ним, Святейшим,
творящим Божий суд:
лишь те, кого простит он,
покой и мир найдут!
Но бойся без прощенья
вернуться к нам назад:
мечи, что здесь склонились,
позор и зло казнят!
Елизавета
К тебе, Отец небесный,
дай путь ему найти!
Грех тяжкий милосердно
прости ему, прости!
Молиться дни и ночи
о нём – даю обет:
пусть он до смерти узрит
твой благодатный свет!
Мне так отрадно в жертву
всю жизнь мою отдать:
её моей, о Боже,
я не могу назвать!
Тангейзер
Спасенье как найти мне?
Как небу дать ответ?
Навеки я отвержен,
в душе надежды нет!
Но я хочу молиться,
разбить страданьем грудь,
лежать в пыли и плакать:
смиренье – вот мой путь!
О, только б ангел кроткий
не лил тоскливых слёз!
Себя, своё бесчестье
он в жертву мне принёс!
Пение младших пилигримов
(в глубине сцены – звучит снизу, из долины).
В заветном граде, светлым днём,
покаюсь я в грехе моём.
Кто твёрдо верит, тот спасён:
прощенья весть услышит он!
Все невольно умерили бурность своих жестов. Елизавета, словно ещё раз защищая Тангейзера, стала опять против надвинувшейся толпы рыцарей; движением руки она обращает их внимание на исполненное веры пение молодых пилигримов. – Тангейзер внезапно сдерживает страстные проявления своей горести и прислушивается к далёким голосам. Яркий луч надежды вдруг озаряет его. С судорожной стремительностью бросается он к ногам Елизаветы, поспешно и пламенно целует край её одежды и затем, шатаясь от огромного возбуждения, направляется к выходу с криком:
Тангейзер
В Рим!
Он убегает. Все вторят ему вслед:
Да, в Рим!
Занавес падает
Landgraf
The horrible crime confuses our spirit: -
insidiously masked hypocritical to us
penetrated sin and darkness vicious son! -
We are driving you away, you are with us
can not! Evil shame you our hearth
covered and gazing menacingly of the sky
on this shelter that gave shelter to you!
But you can from the eternal damn
save one way; that way exile
I will point out: they should go! -
A crowd of humble pilgrims
from neighboring countries in a hurry:
the ranks of the oldest go forward,
and younger in the way ready detachment.
Their sins are unimportant,
but still there is no rest for them:
on the holiday of mercy light
they go to sacred Rome.
Landgrave, singers and knights
And you humbly with them
go to the covenant city;
there, redeeming his sin,
with prayer in the dust of the valley!
Bow before him most holy
creating God's judgment:
only those whom he will forgive
peace and peace will be found!
But fear without forgiveness
back to us:
swords that bowed down here
shame and evil are executed!
Elizabeth
To you, Heavenly Father,
let him find him!
Sin is gracious mercifully
Forgive him, forgive!
Pray days and nights
about him - I give a vow:
let him see death
your blessed light!
I am so pleased to sacrifice
give my whole life:
her my oh my god
I can not call!
Tannhauser
Salvation how to find me?
How to answer the sky?
I am forever rejected
there is no hope in the soul!
But I want to pray
break your chest,
lay in the dust and cry:
humility is my way!
Oh b just a gentle angel
Do not pour sad tears!
Yourself your dishonor
he sacrificed to me!
Singing Junior Pilgrims
(in the back of the stage - it sounds from the bottom, from the valley).
In the coveted city, bright day,
I repent of my sin.
Those who firmly believe are saved:
Forgiveness, he will hear the message!
All involuntarily moderated the stormyness of their gestures. Elizabeth, as if once again defending Tannhäuser, again became against the oncoming crowd of knights; with a flick of the wrist, she draws their attention to the faithful singing of the young pilgrims. - Tannhauser suddenly restrains the passionate manifestations of his sorrow and listens to distant voices. A bright ray of hope suddenly illuminates it. With convulsive swiftness, he rushes to Elizabeth's feet, hastily and fervently kisses the edge of her clothes and then, staggering from great excitement, goes to the exit with a shout:
Tannhauser
To Rome!
He runs away. All echo him after:
Yes, to Rome!
Curtain falls