Я повернулся к роялю и стал тихо наигрывать из Моцарта, свою любимую фугу фа минор, всегда заставлявшую меня жалеть, что у меня нет тех четырех рук, которые грезились великому сумасброду. Охватившая меня меланхолия не имела отношения к эксцессу с фон Эрненом, перед моими глазами встали бамбуковые кроватки из соседней комнаты, и на секунду представилось чужое детство, чей-то чистый взгляд на закатное небо, чей-то невыразимо трогательный мир, унесшийся в небытие. Но играл я недолго - рояль был расстроен, а мне, вероятно, надо было спешить. Но куда?
... За стеной, в той комнате, где остался фон Эрнен, кто-то играл на рояле, причем ту самую фугу фа минор Моцарта, тему из которой кокаин и меланхолия заставили меня вспомнить вчера вечером. У меня в прямом смысле потемнело в глазах - мне представился кадавр, деревянно бьющий по клавишам пальцами, высунутыми из-под наброшенного на него пальто, я понял, что вчерашний кошмар еще не кончился. Охватившее меня смятение трудно передать.
... - Доброе утро, - сказал он, продолжая играть. - Отрадно видеть, что с самого утра вы думаете о душе.
- Что вы здесь делаете? - спросил я, осторожно укладывая распятие на крышку рояля рядом с его шашкой.
- Я пытаюсь, - сказал он, - сыграть одну довольно трудную пьесу. Но, к сожалению, она написана для четырех рук, и сейчас приближается пассаж, с которым мне не справиться одному. Не будете ли вы так любезны помочь мне? Кажется, вам знакома эта вещь.
Словно в каком-то трансе, я сунул маузер в кобуру, встал рядом и, улучшив момент, опустил пальцы на клавиши. Мой контрапункт еле поспевал за темой, и я несколько раз ошибся, потом мой взгляд снова упал на раскинутые ноги фон Эрнена, и до меня дошел весь абсурд происходящего...
- Бесподобно, - сказал он. - Я никогда не понимал, зачем Богу было являться людям в безобразном человеческом теле. По-моему, гораздо более подходящей формой была бы совершенная мелодия - такая, которую можно было бы слушать и слушать без конца.
- Кто вы такой? - спросил я.
- Моя фамилия Чапаев, - ответил незнакомец.
I turned to the piano and began to softly play from Mozart, my favorite fugu in F minor, always making me regret that I do not have those four hands that were dreaming of a great madman. The melancholy that gripped me was not related to the excess with von Hernen, bamboo beds from the next room stood before my eyes, and for a second someone else's childhood seemed to be, someone's pure view of the sunset sky, someone inexpressibly touching world, which had been carried away into non-existence. But I did not play long - the piano was upset, and I probably had to hurry. But where?
... Behind the wall, in the room where von Ernen remained, someone played the piano, and that same fugue in F minor of Mozart, the topic of which cocaine and melancholy made me remember last night. I literally darkened in my eyes - I introduced myself to cadaver, woodenly beating on the keys with my fingers, sticking out from under my coat, I realized that yesterday's nightmare was not over yet. The confusion that gripped me is hard to convey.
... - Good morning, - he said, continuing to play. - It is gratifying to see that from the very morning you think about the soul.
- What are you doing here? - I asked, carefully laying the crucifix on the lid of the piano next to his sword.
“I'm trying,” he said, “to play one rather difficult play.” But, unfortunately, it is written for four hands, and now the passage is approaching, which I cannot cope with alone. Would you be so kind as to help me? It seems you are familiar with this thing.
As if in some kind of trance, I tucked the Mauser into a holster, stood beside me and, having improved the moment, put my fingers on the keys. My counterpoint was barely able to keep up with the topic, and I made a mistake several times, then my eyes fell again onto von Hernen’s spread legs, and the whole absurdity of what was happening reached me ...
“Wonderful,” he said. - I never understood why God was to appear to people in an ugly human body. In my opinion, a perfect tune would be a much more suitable form - one that could be listened to and listened to without end.
- Who are you? - I asked.
“My last name is Chapaev,” the stranger answered.