Осёл увидел Соловья
И говорит ему: «Послушай-ка, дружище!
Ты, сказывают, петь великий мастерище.
Хотел бы очень я
Сам посудить, твоё услышав пенье,
Велико ль подлинно твоё уменье?»
Тут Соловей являть своё искусство стал:
Защёлкал, засвистал
На тысячу ладов, тянул, переливался;
То нежно он ослабевал
И томной вдалеке свирелью отдавался,
То мелкой дробью вдруг по роще рассыпался.
Внимало всё тогда любимцу и певцу Авроры:
Затихли ветерки, замолкли птичек хоры,
И прилегли стада.
Чуть-чуть дыша, пастух им любовался
И только иногда,
Внимая Соловью, пастушке улыбался.
Скончал певец. Осёл, уставясь в землю лбом:
«Изрядно, — говорит, — сказать неложно,
Тебя без скуки слушать можно;
А жаль, что незнаком ты с нашим петухом;
Ещё б ты боле навострился,
Когда бы у него немножко поучился».
Услыша суд такой, — мой бедный Соловей
Вспорхнул и — полетел за тридевять полей.
***
Избави, Бог, и нас от этаких судей.
Donkey saw Nightingale
And he said to him: “Listen, my friend!
You are said to sing the great master.
I would like very much
To sue myself, after hearing your singing,
Is great truly your skill? ”
Here the Nightingale began to show its art:
Clicked, whistled
In a thousand ways, pulled, poured;
That he gently weakened
And to the languid far away the pipe was given away,
That small fraction suddenly crumbled in the grove.
Then everything was attentive to Aurora’s favorite and singer:
The winds quieted down, the choirs fell silent,
And lay down herds.
Barely breathing, shepherd admired him
And only sometimes,
Listening to the Nightingale, she was smiling.
The singer died. Donkey staring at the ground with his forehead:
“Fairly,” he says, “it is not prudent to say
You can listen without boredom;
A pity that you are unfamiliar with our cock;
Even if you had a trouble
When he had a little bit to learn. "
Hearing such a court - my poor Nightingale
Flashed and flew to the far fields.
***
God forbid, and us from such judges.