Lyrics Aswallow - Volver
Views
22
0 people consider the lyrics to be true
0 people consider the lyrics of the song incorrect
The lyrics of the song are provided for your reference Aswallow - Volver, and also a translation of a song with a video or clip.
Текст - Антон Лашден
Д ж е й м с. Он говорит, что рана скоро затянется. Он слушает мое сердце - долго, удар за ударом, а потом хлопает меня по плечу, будто передавая уверенность в том, что он услышал глухое биение, и пишет в моей карте «Здоров. Годен к службе».
Я застегиваю рубашку с чувством собственного превосходства: я снова обманул его. Никто в этом здании не знает, что перед каждым медосмотром мне приходится уговаривать свое мертвое сердце выдать хоть пару звуков. Никто не знает, что внутри меня все мертво. Никто не знает, что я сам мертв.
Откровения начинаются дома, когда я вынужден раздеться; мне приходится видеть это красное пульсирующее пятно на груди. Врач говорит, что рана скоро заживет.
Рана на моей коже, вполне вероятно, действительно скоро затянется. Рана в моей грудной клетке не закроется никогда.
Боль скапливается внизу живота, и черная клякса протекает на бедра. Каждый день – новая операция: разрезать себя – и достать все лишнее. По локоть увязнуть в густой черной краске, дотронуться до противоположной стенки живота, потрогать пальцами судорогу своего тела и ухватить ее за хвост - эту тварь, выгрызающую меня изнутри. Наскоро сшить кожу и до некоторого времени забыть о спазмах. Следующим утром подойти к зеркалу, чтобы посмотреть на уродливые шрамы, которые оставила на мне моя любовь.
От твоих поцелуев не осталось следов – только сплошные язвы; все мое тело покрыто гнойниками, и каждый раз, когда я дотрагиваюсь до них, вязкая, протухшая память о тебе растекается в моем рту. Столько сил трачу на то, чтобы сомкнуть губы и не назвать по привычке твое имя, не дернуться от шороха в коридоре.
Я хочу увидеть тебя и обвинить в том, что ты сделал со мной: не тело, а развалина, не кожа, а лохмотья. И все, все болит; там, где ты целовал, там, где касался. Я хочу заорать: «Во что ты меня превратил!», но голоса мне хватает только на униженное: «Где же ты?..».
Мне все кажется: вот-вот – и звонок разобьет тишину, и я стремглав, как истосковавшийся пес, побегу по осколкам своего одиночества, упаду на колени, и, когда приоткроется дверь, уткнусь носом в твои теплые ладони, ища твоей ласки.
Ты не пришел сегодня.
Ты не придешь никогда.
Ты снишься мне очень часто, и в моих снах ты никогда не обвиняешь меня, а я никогда не прошу прощения.
Ты молча стоишь и ждешь, пока я не подойду к тебе, не стяну с твоего плеча рубашку и не вопьюсь зубами в податливую мягкую кожу. Я пожираю тебя кусок за куском, я обгладываю твое тело и отрыгиваю, объевшись твоей плоти.
Я просыпаюсь от голода. Я голоден по тебе, по твоим прикосновениям, по твоему запаху.
В шкафу много твоей одежды, в квартире много подтверждений того, что ты был здесь. Приношу в кровать твои пиджаки, твои рубашки, твои книги и засыпаю, как будто бы рядом с тобой.
День за днем ищу тебя в толпе, уезжаю в другие города, от каждой новой миссии жду чуда и надеюсь на то, что увижу тебя. Во всех прохожих узнаю тебя, в любом телефонном звонке распознаю твой голос. Другие люди – это ты. Ты во всем, ты целый мир.
Я знаю, что надеяться нельзя, и все равно закрываю глаза каждый раз, когда остаюсь в одиночестве. Может быть, ты захочешь взять меня за руку. Может быть, ты захочешь ударить меня. Может быть, ты захочешь снова быть со мной.
Прости, пожалуйста, я должен прекратить скучать по тебе, должен прекратить думать о тебе, но я все никак не могу тебя отпустить. Мне кажется, что если мои руки в твоей крови, если ты умер у моих ног, нас же что-то связывает, правда?..
Мне не жаль того, что я сделал - я бы опускал нож на твою спину тысячу раз из тысячи; я тоскую совсем из-за другого: из-за того, что последовало после твоей смерти.
Кто же знал, что ты не сможешь пережить собственной кончины. Кто же знал, что ее не смогу пережить я.
Воротники рубашек и галстуки – это удавки; я привык к веревкам.
Т ь я г о. Здравствуй, Джеймс.
Д ж е й м с. Он говорит, что рана скоро затянется. Он слушает мое сердце - долго, удар за ударом, а потом хлопает меня по плечу, будто передавая уверенность в том, что он услышал глухое биение, и пишет в моей карте «Здоров. Годен к службе».
Я застегиваю рубашку с чувством собственного превосходства: я снова обманул его. Никто в этом здании не знает, что перед каждым медосмотром мне приходится уговаривать свое мертвое сердце выдать хоть пару звуков. Никто не знает, что внутри меня все мертво. Никто не знает, что я сам мертв.
Откровения начинаются дома, когда я вынужден раздеться; мне приходится видеть это красное пульсирующее пятно на груди. Врач говорит, что рана скоро заживет.
Рана на моей коже, вполне вероятно, действительно скоро затянется. Рана в моей грудной клетке не закроется никогда.
Боль скапливается внизу живота, и черная клякса протекает на бедра. Каждый день – новая операция: разрезать себя – и достать все лишнее. По локоть увязнуть в густой черной краске, дотронуться до противоположной стенки живота, потрогать пальцами судорогу своего тела и ухватить ее за хвост - эту тварь, выгрызающую меня изнутри. Наскоро сшить кожу и до некоторого времени забыть о спазмах. Следующим утром подойти к зеркалу, чтобы посмотреть на уродливые шрамы, которые оставила на мне моя любовь.
От твоих поцелуев не осталось следов – только сплошные язвы; все мое тело покрыто гнойниками, и каждый раз, когда я дотрагиваюсь до них, вязкая, протухшая память о тебе растекается в моем рту. Столько сил трачу на то, чтобы сомкнуть губы и не назвать по привычке твое имя, не дернуться от шороха в коридоре.
Я хочу увидеть тебя и обвинить в том, что ты сделал со мной: не тело, а развалина, не кожа, а лохмотья. И все, все болит; там, где ты целовал, там, где касался. Я хочу заорать: «Во что ты меня превратил!», но голоса мне хватает только на униженное: «Где же ты?..».
Мне все кажется: вот-вот – и звонок разобьет тишину, и я стремглав, как истосковавшийся пес, побегу по осколкам своего одиночества, упаду на колени, и, когда приоткроется дверь, уткнусь носом в твои теплые ладони, ища твоей ласки.
Ты не пришел сегодня.
Ты не придешь никогда.
Ты снишься мне очень часто, и в моих снах ты никогда не обвиняешь меня, а я никогда не прошу прощения.
Ты молча стоишь и ждешь, пока я не подойду к тебе, не стяну с твоего плеча рубашку и не вопьюсь зубами в податливую мягкую кожу. Я пожираю тебя кусок за куском, я обгладываю твое тело и отрыгиваю, объевшись твоей плоти.
Я просыпаюсь от голода. Я голоден по тебе, по твоим прикосновениям, по твоему запаху.
В шкафу много твоей одежды, в квартире много подтверждений того, что ты был здесь. Приношу в кровать твои пиджаки, твои рубашки, твои книги и засыпаю, как будто бы рядом с тобой.
День за днем ищу тебя в толпе, уезжаю в другие города, от каждой новой миссии жду чуда и надеюсь на то, что увижу тебя. Во всех прохожих узнаю тебя, в любом телефонном звонке распознаю твой голос. Другие люди – это ты. Ты во всем, ты целый мир.
Я знаю, что надеяться нельзя, и все равно закрываю глаза каждый раз, когда остаюсь в одиночестве. Может быть, ты захочешь взять меня за руку. Может быть, ты захочешь ударить меня. Может быть, ты захочешь снова быть со мной.
Прости, пожалуйста, я должен прекратить скучать по тебе, должен прекратить думать о тебе, но я все никак не могу тебя отпустить. Мне кажется, что если мои руки в твоей крови, если ты умер у моих ног, нас же что-то связывает, правда?..
Мне не жаль того, что я сделал - я бы опускал нож на твою спину тысячу раз из тысячи; я тоскую совсем из-за другого: из-за того, что последовало после твоей смерти.
Кто же знал, что ты не сможешь пережить собственной кончины. Кто же знал, что ее не смогу пережить я.
Воротники рубашек и галстуки – это удавки; я привык к веревкам.
Т ь я г о. Здравствуй, Джеймс.
Text - Anton Lashden
J eim s. He says the wound will heal soon. He listens to my heart for a long time, beat after beat, and then slaps me on the shoulder, as if conveying the confidence that he heard a dull beating, and writes in my card “Healthy. Suitable for service. "
I button my shirt with a sense of my own superiority: I deceived him again. No one in this building knows that before every physical, I have to persuade my dead heart to give out at least a couple of sounds. Nobody knows that everything is dead inside me. Nobody knows that I myself am dead.
Revelations start at home when I have to undress; I have to see this red pulsating spot on my chest. The doctor says the wound will heal soon.
The wound on my skin is likely to heal soon indeed. The wound in my chest will never close.
Pain accumulates in the lower abdomen, and a black blot leaks onto the thighs. Every day - a new operation: cut yourself - and get all the excess. To the elbows get bogged down in thick black paint, touch the opposite wall of the abdomen, touch the spasm of your body with your fingers and grab her by the tail - this creature gnawing at me from the inside. Sew the skin hastily and forget about spasms for some time. The next morning, go to the mirror to look at the ugly scars my love has left on me.
There are no traces of your kisses - only continuous ulcers; my whole body is covered with abscesses, and every time I touch them, the viscous, foul memory of you spreads in my mouth. I spend so much energy to close my lips and not to call your name out of habit, not to twitch at the rustle in the corridor.
I want to see you and blame you for what you did to me: not a body, but a ruin, not skin, but rags. And everything, everything hurts; where you kissed, where you touched. I want to scream: “What have you turned me into!”, But my voice is enough only for the humiliated: “Where are you? ..”.
Everything seems to me: just about - and the bell will break the silence, and I will headlong, like a yearned dog, run over the fragments of my loneliness, fall to my knees, and when the door opens, I will bury my nose in your warm palms, looking for your caress.
You didn't come today.
You will never come.
I dream of you very often, and in my dreams you never blame me, and I never ask for forgiveness.
You stand silently and wait until I come up to you, pull off your shirt from your shoulder and screech your teeth into the supple soft skin. I devour you piece by piece, I gnaw your body and regurgitate, eating your flesh.
I wake up hungry. I'm hungry for you, for your touch, for your smell.
There are a lot of your clothes in the closet, in the apartment there is a lot of confirmation that you were here. I bring your jackets, your shirts, your books to bed and fall asleep, as if next to you.
Day after day I am looking for you in the crowd, leaving for other cities, expecting a miracle from each new mission and hope that I will see you. I recognize you in all passers-by, I recognize your voice in any phone call. Other people are you. You are in everything, you are the whole world.
I know there is no hope, and I still close my eyes every time I am alone. Maybe you want to take my hand. Maybe you want to hit me. Maybe you want to be with me again.
I'm sorry, please, I have to stop missing you, I have to stop thinking about you, but I still can't let you go. It seems to me that if my hands are in your blood, if you died at my feet, something binds us, right? ..
I am not sorry for what I have done — I would have dropped the knife on your back a thousand times out of a thousand; I miss something completely different: because of what followed after your death.
Who knew that you would not be able to survive your own demise. Who knew that I could not survive it.
Shirt collars and ties are noose; I'm used to ropes.
T y I g about. Hello James.
J eim s. He says the wound will heal soon. He listens to my heart for a long time, beat after beat, and then slaps me on the shoulder, as if conveying the confidence that he heard a dull beating, and writes in my card “Healthy. Suitable for service. "
I button my shirt with a sense of my own superiority: I deceived him again. No one in this building knows that before every physical, I have to persuade my dead heart to give out at least a couple of sounds. Nobody knows that everything is dead inside me. Nobody knows that I myself am dead.
Revelations start at home when I have to undress; I have to see this red pulsating spot on my chest. The doctor says the wound will heal soon.
The wound on my skin is likely to heal soon indeed. The wound in my chest will never close.
Pain accumulates in the lower abdomen, and a black blot leaks onto the thighs. Every day - a new operation: cut yourself - and get all the excess. To the elbows get bogged down in thick black paint, touch the opposite wall of the abdomen, touch the spasm of your body with your fingers and grab her by the tail - this creature gnawing at me from the inside. Sew the skin hastily and forget about spasms for some time. The next morning, go to the mirror to look at the ugly scars my love has left on me.
There are no traces of your kisses - only continuous ulcers; my whole body is covered with abscesses, and every time I touch them, the viscous, foul memory of you spreads in my mouth. I spend so much energy to close my lips and not to call your name out of habit, not to twitch at the rustle in the corridor.
I want to see you and blame you for what you did to me: not a body, but a ruin, not skin, but rags. And everything, everything hurts; where you kissed, where you touched. I want to scream: “What have you turned me into!”, But my voice is enough only for the humiliated: “Where are you? ..”.
Everything seems to me: just about - and the bell will break the silence, and I will headlong, like a yearned dog, run over the fragments of my loneliness, fall to my knees, and when the door opens, I will bury my nose in your warm palms, looking for your caress.
You didn't come today.
You will never come.
I dream of you very often, and in my dreams you never blame me, and I never ask for forgiveness.
You stand silently and wait until I come up to you, pull off your shirt from your shoulder and screech your teeth into the supple soft skin. I devour you piece by piece, I gnaw your body and regurgitate, eating your flesh.
I wake up hungry. I'm hungry for you, for your touch, for your smell.
There are a lot of your clothes in the closet, in the apartment there is a lot of confirmation that you were here. I bring your jackets, your shirts, your books to bed and fall asleep, as if next to you.
Day after day I am looking for you in the crowd, leaving for other cities, expecting a miracle from each new mission and hope that I will see you. I recognize you in all passers-by, I recognize your voice in any phone call. Other people are you. You are in everything, you are the whole world.
I know there is no hope, and I still close my eyes every time I am alone. Maybe you want to take my hand. Maybe you want to hit me. Maybe you want to be with me again.
I'm sorry, please, I have to stop missing you, I have to stop thinking about you, but I still can't let you go. It seems to me that if my hands are in your blood, if you died at my feet, something binds us, right? ..
I am not sorry for what I have done — I would have dropped the knife on your back a thousand times out of a thousand; I miss something completely different: because of what followed after your death.
Who knew that you would not be able to survive your own demise. Who knew that I could not survive it.
Shirt collars and ties are noose; I'm used to ropes.
T y I g about. Hello James.