Сыро на улице пустынной, вокруг шумят деревья пьяно.
Мама, лишь ты обнимешь сына, снова я к тебе иду.
Пусто в душе моей кабацкой, глаза все ночи проглядели.
Мама, давно устал я драться, да, кто-то кличет мне беду.
Но лодка моя отчалила, и мост надо мной качается.
Ох, не знавал печали я, какова она печаль?
А знал я тоску смертельную, лютую, подрастрельную.
Знал, как года свистели мне в спину пулей палача.
Тени друзей своих встречаю, иных уж нет, а те далече.
Был я до дурости отчаян, да кому сказать о том?
Где ж ты, братва моя лихая? Будь проклят этот теплый вечер.
Слезы с небритых с щек стекают позабытым мной дождем.
Но лодка моя отчалила, и мост надо мной качается.
Ох, не знавал печали я, какова она печаль?
А знал я тоску смертельную, лютую, подрастрельную.
Знал, как года свистели мне в спину пулей палача.
Damp in the street, deserted around the trees drunkenly.
Mom, only you embrace your son, again I'm going to you.
Empty in the soul of my pub, eyes all overlooked.
Mom, I'm tired of fighting for a long time, yes, someone calls me trouble.
But my boat set sail, and the bridge swings over me.
Oh, I did not know the sadness, what is it sadness?
And I knew the melancholy mortal, fierce, podrastoplnuyu.
He knew how the years were whistling in my back with an executioner's bullet.
I meet the shadows of my friends, there are no others, but those are far away.
I was desperate to stupidity, but who to say about that?
Where are you, my dashing swag? Damn this warm evening.
Tears from unshaven from the cheeks flow rain forgotten by me.
But my boat set sail, and the bridge swings over me.
Oh, I did not know the sadness, what is it sadness?
And I knew the melancholy mortal, fierce, podrastoplnuyu.
He knew how the years were whistling in my back with an executioner's bullet.