ты любишь меня как маленькую. слабый чай
наливаешь в чашку с цветочком, подсовываешь конфету,
и целуешь в лоб, и в одиннадцать гасишь свет.
разобью твою чортову чашку. скажу, нечаянно.
и как ни споткнусь - все нежность,
и как ни заплачу - жалость.
а я не маленькая совсем, меня четырежды звали замуж,
и я ни разу ни за кого не вышла.
мое сердце трижды разбито и склеено трижды,
погляди у меня внутри, там давно все выжгло.
а ты любишь меня как маленькую, как лапочку,
и поэтому я все время хожу на цыпочках,
чтобы казаться выше, каланчой расти, греметь воскресною колокольней,
а ты любишь меня как маленькую, зачем это ты, мне больно...
ты любишь меня как большого, а я забыл кошелек и шарф,
мерз на автобусной остановке, смотрел в рюкзаке и в карманах шарил.
ты ходишь неслышно и коротко говоришь, чтобы не помешать;
а может быть, я хочу, чтобы мне мешали!
давай говорить, что на улице гадко и дождь пошел,
дурачиться, спорить по пустякам, ловить на шее щекотный шепот,
а то я думаю про большое, пью кофе такими вот чашками, как большой,
и вечером скорая помощь приедет ко мне, как к большому.
ты спрашиваешь: неужели я тебе не надоела? -
как будто я занят очень серьезным делом.
нет бы сказать: ошибись где хочешь, я потерплю.
но ты любишь меня как большого. я тоже тебя люблю.
ты любишь меня как попало, как кто угодно,
как пить апельсиновый сок, как фотографировать крыши,
ты любишь меня, говоришь, что со мной свободно -
тебе с кем угодно свободно, никто не лишний,
ты любишь тонких и толстых, существующих и бумажных,
а мне бы взять и пропасть - поглядеть, как тебе станет страшно,
как станет неловко и холодно, тихо и опустело...
я так боюсь, что не станет, в этом-то все и дело...
наизнанку вывернули же, черти, как мне теперь рассказывать,
что больше всего на свете
я хочу сто сорок четыре тысячи глаз.
чтобы как только закончится земная зимняя маета,
в каждом зрачке унести по лицу - растерянному, живому,
с веснушками на носу и с морщинками возле рта,
с проседью на висках, глядящих в темные водоемы
пьющих взахлеб шоколадный август, бессонных на бледной заре,
и еще я хочу диктофон с нескончаемой пленкой и батарейкой.
выговаривать их бесконечно, не путаясь, не фальшивя,
целую темную вечность, пока иду
туда, где потом соберутся все маленькие и большие,
в городе занебесном,
в следующем году.
you love me as a little girl. weak tea
pour in a cup of flowers, slip the candy,
and kiss on the forehead, and at eleven you extinguish the light.
I'll smash your devil's cup. I'll say, by accident.
and no matter how I stumble - all tenderness,
and no matter how much I cry, pity.
but I'm not little at all, I was called married four times,
and I never went for anyone.
my heart is three times broken and glued three times,
Look inside me, it's been burned out there for a long time.
and you love me as small as a bunting,
and so I always go on tiptoe,
to seem taller, to grow, to rattle the Sunday bell,
and you love me as a little, why are you, it hurts ...
you love me as big, and I forgot my wallet and scarf,
frost at the bus stop, looked in his backpack and in his pockets was fumbling.
you walk inaudibly and briefly, so as not to disturb;
or maybe I want to get in the way!
let's say that it's disgusting in the street and the rain has gone,
fooling around, arguing over trifles, catching a tickling whisper around your neck,
but then I think about the big one, I drink coffee with such cups as big,
and in the evening the ambulance will come to me, as to a large one.
you ask: have I not bothered you? -
as if I'm engaged in a very serious matter.
no one would say: if you want to make a mistake, I'll tolerate it.
but you love me as big. I love you too.
you love me as horrible as anyone,
how to drink orange juice, how to photograph roofs,
you love me, you say that with me freely -
you with anyone freely, no one is superfluous,
you like thin and thick, existing and paper,
but I would like to take the gulf - to see how you will become scared,
how it will become awkward and cold, quiet and empty ...
I'm so scared that I will not, that's the whole point ...
Inside out turned out, devils, how can I now tell,
what is more than anything in the world
I want one hundred forty-four thousand eyes.
so that as soon as the earthly winter muck is over,
in each pupil to carry on the face - to the confused, alive,
with freckles on the nose and wrinkles near the mouth,
with graying on temples, looking in dark ponds
drinking brisk chocolate August, sleepless on a pale dawn,
and I also want a voice recorder with an endless film and a battery.
utter them endlessly, without being confused, not phony,
a whole dark eternity while I go
where all small and big will then gather,
in a city in heaven,
next year.