Северозападный ветер его поднимает над
сизой, лиловой, пунцовой, алой
долиной Коннектикута. Он уже
не видит лакомый променад
курицы по двору обветшалой
фермы, суслика на меже.
На воздушном потоке распластанный, одинок,
все, что он видит -- гряду покатых
холмов и серебро реки,
вьющейся точно живой клинок,
сталь в зазубринах перекатов,
схожие с бисером городки
Новой Англии. Упавшие до нуля
термометры -- словно лары в нише;
стынут, обуздывая пожар
листьев, шпили церквей. Но для
ястреба, это не церкви. Выше
лучших помыслов прихожан,
он парит в голубом океане, сомкнувши клюв,
с прижатою к животу плюсною
-- когти в кулак, точно пальцы рук --
чуя каждым пером поддув
снизу, сверкая в ответ глазною
ягодою, держа на Юг,
к Рио-Гранде, в дельту, в распаренную толпу
буков, прячущих в мощной пене
травы, чьи лезвия остры,
гнездо, разбитую скорлупу
в алую крапинку, запах, тени
брата или сестры.
Сердце, обросшее плотью, пухом, пером, крылом,
бьющееся с частотою дрожи,
точно ножницами сечет,
собственным движимое теплом,
осеннюю синеву, ее же
увеличивая за счет
еле видного глазу коричневого пятна,
точки, скользящей поверх вершины
ели; за счет пустоты в лице
ребенка, замершего у окна,
пары, вышедшей из машины,
женщины на крыльце.
Но восходящий поток его поднимает вверх
выше и выше. В подбрюшных перьях
щиплет холодом. Глядя вниз,
он видит, что горизонт померк,
он видит как бы тринадцать первых
штатов, он видит: из
труб поднимается дым. Но как раз число
труб подсказывает одинокой
птице, как поднялась она.
Эк куда меня занесло!
Он чувствует смешанную с тревогой
гордость. Перевернувшись на
крыло, он падает вниз. Но упругий слой
воздуха его возвращает в небо,
в бесцветную ледяную гладь.
В желтом зрачке возникает злой
блеск. То есть, помесь гнева
с ужасом. Он опять
низвергается. Но как стенка -- мяч,
как падение грешника -- снова в веру,
его выталкивает назад.
Его, который еще горяч!
В черт-те что. Все выше. В ионосферу.
В астрономически объективный ад
птиц, где отсутствует кислород,
где вместо проса -- крупа далеких
звезд. Что для двуногих высь,
то для пернатых наоборот.
Не мозжечком, но в мешочках легких
он догадывается: не спастись.
И тогда он кричит. Из согнутого, как крюк,
клюва, похожий на визг эриний,
вырывается и летит вовне
механический, нестерпимый звук,
звук стали, впившейся в алюминий;
механический, ибо не
предназначенный ни для чьих ушей:
людских, срывающейся с березы
белки, тявкающей лисы,
маленьких полевых мышей;
так отливаться не могут слезы
никому. Только псы
задирают морды. Пронзительный, резкий крик
страшней, кошмарнее ре-диеза
алмаза, режущего стекло,
пересекает небо. И мир на миг
как бы вздрагивает от пореза.
Ибо там, наверху, тепло
обжигает пространство, как здесь, внизу,
обжигает черной оградой руку
без перчатки. Мы, восклицая "вон,
там!" видим вверху слезу
ястреба, плюс паутину, звуку
присущую, мелких волн,
разбегающихся по небосводу, где
нет эха, где пахнет апофеозом
звука, особенно в октябре.
И в кружеве этом, сродни звезде,
сверкая, скованная морозом,
инеем, в серебре,
опушившем перья, птица плывет в зенит,
в ультрамарин. Мы видим в бинокль отсюда
перл, сверкающую деталь.
Мы слышим: что-то вверху звенит
Northwest wind raises it above
gray, lilac, crimson, scarlet
Connecticut Valley. He already
does not see the tasty promenade
chickens in the yard dilapidated
farm, gopher on the border.
On the air flow spread out, alone,
all he sees is the slope of the sloping
the hills and the silver of the river,
curling like a living blade,
steel in the notches of rolls,
bead-like towns
New England. Fallen to zero
thermometers - like lars in a niche;
get cold, curbing a fire
leaves, church spiers. But for
hawk it's not a church. Above
best thoughts of parishioners
it soars in the blue ocean, closing its beak,
with pressed to the stomach
- claws in a fist, like fingers -
feeling each feather blowing
bottom, flashing in response eye
the berry, keeping to the South,
to Rio Grande, to the delta, to the steaming crowd
beeches hiding in powerful foam
herbs whose blades are sharp,
nest of broken shells
in scarlet speck, smell, shadow
brother or sister
The heart overgrown with flesh, fluff, feather, wing,
beating with trembling frequency,
scissors like a scissor
own driven by heat
autumn blue, its the same
increasing by
barely visible brown spots,
point moving over the top
ate; due to emptiness in the face
a child standing at the window
couples left the car,
women on the porch.
But the upstream raises it
Higher and higher. In the abdominal feathers
sting cold. Looking down
he sees that the horizon has faded,
he sees as the thirteen first
states he sees: of
pipes smoke rises. But just the number
pipe prompts lonely
a bird like she rose.
Ek where it brought me!
He feels mixed with anxiety.
pride. Rolling over
wing, he falls down. But the elastic layer
the air returns him to the sky
in a colorless ice surface.
In the yellow pupil arises evil
shine. That is, a cross between anger
with horror. He again
is overthrown. But as a wall - a ball,
like the fall of a sinner - again in faith,
pushes him back.
Its that still hot!
To hell with that. All the above. In the ionosphere.
In an astronomically objective hell
birds, where there is no oxygen,
where, instead of millet - the groats of the distant
stars What for two-legged heights,
then for the birds the opposite.
Not the cerebellum, but in the sacs of the lungs.
he guesses: do not be saved.
And then he screams. From bent like a hook
a beak that looks like a screech of erinians,
breaks out and flies out
mechanical, unbearable sound,
the sound of steel stuck into aluminum;
mechanical because not
intended for no one’s ears:
human, breaking a birch
squirrel, yapping fox,
small field mice;
so tears cannot be cast
to anyone. Only dogs
bully muzzle. Piercing, sharp cry
worse terrible re-sharp
diamond cutting glass,
crosses the sky. And the world for a moment
as if starting from a cut.
For up there, it's warm
burns the space like here below
burns black hand
without gloves. We are exclaiming, "
there! "we see a tear at the top
hawk, plus spider web, sound
inherent, fine waves,
scattering across the sky where
there is no echo where it smells apotheosis
sound, especially in October.
And in this lace, akin to a star,
flashing, frost-bound,
hoar frost in silver
trimmed feathers, the bird swims into the zenith,
in ultramarine. We see through binoculars from here
pearl, sparkling detail.
We hear: something rings at the top