Я мог бы сжигать мосты и вести войну.
Движеньем бровей приказывать легионам.
Я мог целоваться с сотней, любить – одну,
и внушать любовь тысячам, если не миллионам.
Я мог бы, но тяжела броня
и не уживается с легким сердцем.
Я мог бы, но полюбил тебя –
и в свете славы ослеп бы, но не согрелся.
Мне бы кисти пошли,
как идет перо павлинье павлину.
Я был бы голубоглазым,
к слову сказать брюнетом, а не блондином,
я бы за жизнь свою не любил ни разу
и был бы искренне счастлив среди вина,
среди обнаженных тел и животной страсти.
Я был бы наверно грустен,
но лишь отчасти
и в большей степени потому,
что гениальность мою не постичь уму
обывателя серого. Этот цвет
я бы вычеркнул из палитры Бога,
и Ему самому, помолчав немного,
я бы шепнул: «Тебя и в помине нет!».
Но – даже кисти не удержать в руке,
и уж тем более – не написать картины
без любимого образа вдалеке.
Эта нить -прочнее, чем пуповина.
и намного короче, чем путь к тебе.
Солнце могло бы нещадно светить в глаза,
но улыбалось бы мне как равному.
На равнине, я был бы самой высокой из всех вершин.
Среди вершин – был бы славен за строгий климат,
непокоренность склонов, за рев лавин.
Единственный минус – неоцененность видов.
Впрочем, это не минус, скорее – факт.
Я бы своим присутствием изменял ландшафт,
биографию местности и никакой бы шарф
не спас тебя от простуды или ангины вблизи моего дыханья.
Но ты – не здесь.
И значит нет никакого толка
в моей высоте, в долготе на карте,
в альпинистах и в бешеном их азарте.
И меня покорили бы. В августе или в марте.
Я еще стану и этим, и тем, и третьим.
Меня подадут на десерт, а компот – на третье.
Я еще буду строчкой греметь в куплете,
любовь меня приручила – она за меня в ответе.
I could burn bridges and wag war.
Drinking eyebrows to order legions.
I could kiss with hundreds, love - one,
And inspire love to thousands, if not millions.
I could, but heaven armor
And it does not get along with a light heart.
I could, but loved you -
And in the light of glory, blind, but not worse.
I would go brushes,
How the feather peacock peacock is going.
I would be blue-eyed,
By the way, to tell the brunette, not a blond,
I wouldn't love my life for my life
And I would be sincerely happy among the fault,
Among the naked bodies and animal passion.
I would probably be sad,
But only partly
and to a greater degree because
that the genius is not to comprehend the mind
Gray people. This color
I would have crossed out of God's palette,
And he himself, having packed a little
I would whisper: "There is no!".
But - even brushes do not keep in hand,
And even more so - do not write pictures
Without a favorite image in the distance.
This thread is more important than Pupovina.
And much shorter than the path to you.
The sun could mercilely shine
But I would smile as equal.
On the plain, I would be the highest of all vertices.
Among the peaks - would be glorified for a strict climate,
Failure of the slopes, for the roar of avalanche.
The only minus is the urgency of species.
However, this is not a minus, rather - a fact.
I would have changed my presence landscape,
terrain biography and no scarf
I did not save you from a cold or angina near my breath.
But you are not here.
And then there is no sense
In my height, in longitude on the map,
In climbers and in mad, their excitement.
And I would have conquered me. In August or in March.
I will become more and that, and the third.
I will be fed to the dessert, and the compote is on the third.
I will still rare in the sale
Love tamed me - she is responsible for me.