Я всегда был за тех, кому горше и хуже,
Я всегда был для тех, кому жить тяжело.
А искусство мое, как мороз, даже лужи
Превращало порой в голубое стекло.
Я любил и люблю этот бренный и тленный.
Равнодушный, уже остывающий мир,
И сады голубые кудрявой вселенной,
И в высоких надзвездиях синий эфир.
Трубочист, перепачканный черною сажей.
Землекоп, из горы добывающий мел.
Жил я странною жизнью моих персонажей,
Только собственной жизнью пожить не успел.
И, меняя легко свои роли и гримы.
Растворяясь в печали и жизни чужой,
Я свою - проиграл, но зато Серафимы
В смертный час прилетят за моею душой!
Вертинский А. 1952
I was always for those who are bitter and worse,
I was always for those who live hard.
And my art, like frost, even puddles
Sometimes it turned into blue glass.
I loved and love this mortal and perishable.
Indifferent, already cooling the world,
And the gardens of the blue curly universe,
And in the high superstars there is a blue ether.
A chimney sweep, soiled with black soot.
Digger, from the mountain mining chalk.
I lived a strange life of my characters,
Only my own life did not have time to live.
And, changing easily their roles and makeup.
Dissolving in the sorrow and life of a stranger,
I lost mine, but the Seraphim
In a mortal hour they will come for my soul!
Vertinsky A. 1952