У соснового бора, у тихих болот
нет у рая забора, нет у рая ворот.
Только райские кущи, только райские птицы,
тут у Пушкина Пущин, у Никулина Вицин.
Тут у матери сын ее заболевший
«Я Иешуа, - говорит, - я Иешуа».
Он возносит глаза там, где ангелы в трубы,
он горячим челом обжигает ей губы.
«Чем тебя мне укрыть, чем тебя мне утешить,
мой Иешуа, спи, Иешуа...
Нас шелкόвые убаюкают травы,
гнезда вьют нам белокрылые совы,
сухопутные вырастают кораллы,
золотой соловей синкопирует соло.
Розовеет месяц на небеси,
ты — еси...»
У соснового бора, у тихих болот
нет у рая забора, нет у рая ворот.
Только райские кущи, только райские птицы,
тут у Пушкина Пущин, у Никулина Вицин.
Тут у матери сын ее заболевший
«Я Иешуа, - говорит, - я Иешуа».
Он возносит глаза там, где ангелы в трубы,
он горячим челом обжигает ей губы.
«Чем тебя мне укрыть, чем тебя мне утешить,
мой Иешуа, спи, Иешуа...
Нас шелкόвые убаюкают травы,
гнезда вьют нам белокрылые совы,
сухопутные вырастают кораллы,
золотой соловей синкопирует соло.
Розовеет месяц на небеси,
ты — еси...»