Проснуться было так неинтересно,
настолько не хотелось просыпаться,
что я с постели встал,
не просыпаясь,
умылся и побрился,
выпил чаю,
не просыпаясь,
и ушел куда-то,
был там и там,
встречался с тем и с тем,
беседовал о том-то и о том-то,
кого-то посещал и навещал,
входил,
сидел,
здоровался,
прощался,
кого-то от чего-то защищал,
куда-то вновь и вновь перемещался,
усовещал кого-то
и прощал,
кого-то где-то чем-то угощал
и сам ответно кем-то угощался,
кому-то что-то твердо обещал,
к неизъяснимым тайнам приобщался
и, смутной жаждой действия томим,
знакомым и приятелям своим
какие-то оказывал услуги,
и даже одному из них помог
дверной отремонтировать замок
(приятель ждал приезда тещи с дачи)
ну, словом, я поступки совершал,
решал разнообразные задачи -
и в то же время двигался, как тень,
не просыпаясь,
между тем, как день
все время просыпался,
просыпался,
пересыпался,
сыпался
и тек
меж пальцев, как песок
в часах песочных,
покуда весь просыпался,
истек
по желобку меж конусов стеклянных,
и верхний конус надо мной был пуст,
и там уже поблескивали звезды,
и можно было вновь идти домой
и лечь в постель,
и лампу погасить,
и ждать,
покуда кто-то надо мной
перевернет песочные часы,
переместив два конуса стеклянных,
и снова слушать,
как течет песок,
неспешное отсчитывая время.
Я был частицей этого песка,
участником его высоких взлетов,
его жестоких бурь,
его падений,
его неодолимого броска;
которым все мгновенно изменялось,
того неукротимого броска,
которым неуклонно измерялось
движенье дней,
столетий и секунд
в безмерной череде тысячелетий.
Я был частицей этого песка,
живущего в своих больших пустынях,
частицею огромных этих масс,
бегущих равномерными волнами.
Какие ветры отпевали нас!
Какие вьюги плакали над нами!
Какие вихри двигались вослед!
И я не знаю,
сколько тысяч лет
или веков
промчалось надо мною,
но длилась бесконечно жизнь моя,
и в ней была первичность бытия,
подвластного устойчивому ритму,
и в том была гармония своя
и ощущенье прочного покоя
в движенье от броска и до броска.
Я был частицей этого песка,
частицей бесконечного потока,
вершащего неутомимый бег
меж двух огромных конусов стеклянных,
и мне была по нраву жизнь песка,
несметного количества песчинок
с их общей и необщею судьбой,
их пиршества,
их праздники и будни,
их страсти,
их высокие порывы,
весь пафос их намерений благих.
К тому же,
среди множества других,
кружившихся со мной в моей пустыне,
была одна песчинка,
от которой
я был, как говорится, без ума,
о чем она не ведала сама,
хотя была и тьмой моей,
и светом
в моем окне.
Кто знает, до сих пор
любовь еще, быть может...
Но об этом
еще особый будет разговор.
Хочу опять туда, в года неведенья,
где так малы и так наивны сведенья
о небе, о земле...
Да, в тех годах
преобладает вера,
да, слепая,
но как приятно вспомнить, засыпая,
что держится земля на трех китах,
и просыпаясь -
да, на трех китах
надежно и устойчиво покоится,
и ни о чем не надо беспокоиться,
и мир - сама устойчивость,
сама
гармония,
а не бездонный хаос,
не эта убегающая тьма,
имеющая склонность к расширенью
в кругу вселенской черной пустоты,
где затерялся одинокий шарик
вертящийся...
Спасибо вам, киты,
за прочную иллюзию покоя!
Какой ценой,
ценой каких потерь
я оценил, как сладостно незнанье
и как опасен пагубный искус -
познанья дух злокозненно-зловредный.
Но этот плод,
ах, этот плод запретный -
как сладок и как горек его вкус!..
Меж тем песок в моих часах песочных
просыпался,
и надо мной был пуст
стеклянный купол,
там сверкали звезды,
и надо было выждать только миг,
покуда снова кто-то надо мной
перевернет песочные часы,
переместив два конуса стеклянных,
и снова слушать,
как течет песок,
неспешное отсчитывая время.
To wake up was so uninteresting,
so I did not want to wake up,
that I had risen from my bed,
not waking up,
washed and shaved,
drank some tea,
not waking up,
and left somewhere,
was there and there,
met with that and with that,
talked about this and that and that,
someone visited and visited,
entered,
sitting,
greeted him,
said goodbye,
someone from something defended,
somewhere again and again moved,
fostered someone
and forgave,
someone was treating something to someone
and he responded by himself to somebody,
someone promised something to someone,
to inexplicable secrets was attached
and, a vague thirst for action,
friends and acquaintances
some rendered services,
and even helped one of them
door repair lock
(the friend waited for arrival of the mother-in-law from a summer residence)
well, in a word, I did things,
solved a variety of tasks -
and at the same time moved like a shadow,
not waking up,
meanwhile, how is the day
all the time waking up,
woke up,
poured over,
poured
and tech
between the fingers like sand
in the hours of sand,
as long as the whole woke up,
has expired
On the groove between the cones of glass,
and the upper cone above me was empty,
and there were already gleaming stars,
and you could go home again
and go to bed,
and to extinguish the lamp,
and wait,
while someone is above me
will turn the hourglass,
moving two cones of glass,
and listen again,
how the sand flows,
unhurried counting time.
I was a particle of this sand,
participant in its high ups,
its cruel storms,
its falls,
his irresistible throw;
which all instantly changed,
of that indomitable throw,
which were measured steadily
movement of days,
centuries and seconds
in an endless series of millennia.
I was a particle of this sand,
living in its great deserts,
a particle of these huge masses,
running with uniform waves.
What winds were singing for us!
What blizzards wept over us!
What eddies moved afterwards!
And I do not know,
how many thousands of years
or centuries
rushed past me,
but my life lasted forever,
and in it was the primacy of being,
subject to a steady rhythm,
and there was a harmony of its own
and a feeling of lasting peace
in the movement from the throw to the throw.
I was a particle of this sand,
particle of an infinite flow,
who runs a tireless run
between two huge cones of glass,
and I liked the life of sand,
a myriad of grains of sand
with their common and unimportant fate,
their feasts,
their holidays and weekdays,
their passions,
their high impulses,
all the pathos of their intentions of the good.
Also,
among many others,
circling with me in my desert,
there was one grain of sand,
from which
I was, as they say, without a mind,
about which she did not know herself,
although it was also my darkness,
and light
in my window.
Who knows, so far
love still, perhaps ...
But about this
still special becomes conversation.
I want to go there again, in the year of ignorance,
where so small and so naive are the facts
about heaven, about earth ...
Yes, in those years
faith prevails,
yes, blind,
but how nice to remember, falling asleep,
that the land rests on three whales,
and waking up -
yes, on three whales
Reliable and stable rest,
and nothing to worry about,
and the world is stability itself,
herself
harmony,
not bottomless chaos,
not this fleeing darkness,
addicted
in the circle of the universal black emptiness,
where a lone ball was lost
spinning ...
Thank you, whales,
for a solid illusion of peace!
What price,
at the cost of any losses
I appreciated how sweet is ignorance
and how dangerous is the pernicious art -
the spirit is maliciously evil.
But this fruit,
ah, this fruit is forbidden -
how sweet and how bitter his taste! ..
Meanwhile, the sand in my sandy hours
woke up,
and above me was empty
glass dome,
there sparkled the stars,
and it was necessary to wait only a moment,
while again someone over me
will turn the hourglass,
moving two cones of glass,
and listen again,
how the sand flows,
unhurried counting time.