Lyrics капелла - Однозвучно гремит колокольчик
Views
33
0 people consider the lyrics to be true
0 people consider the lyrics of the song incorrect
The lyrics of the song are provided for your reference капелла - Однозвучно гремит колокольчик, and also a translation of a song with a video or clip.
На этом следовало бы перевернуть эту страницу памяти 1946 года, но из каких-то ее темных пустынь вдруг еще выходят образы, обрывки разговоров, живое теплое сердце тех часов и минут. У Блаженного Августина есть замечательная фраза: "Где же ты теперь, мое детство? Ибо не может быть, чтобы тебя нигде не было". С этими же словами мы, может быть, обращаемся ко всему дорогому, ко всему хорошему, что было когда-нибудь в нашей жизни, обращаемся с такой горечью, потому что больше его не видим, и с такой надеждой, что, может быть, когда-нибудь увидим опять. Как поется ночью Великой субботы: "Воскреснут мертвии и восстанут сущие во гробах, и все земнороднии возрадуются". Но то, что сейчас возникло в памяти, не поддается передаче в словах, так как, собственно, не имеет никакого сюжета. Это только напев одной песни. Известно, что старая русская песня иногда до молитвенной печали может достичь, но я не знал, что и старый русский романс также может достичь молитвенной печали. Теснота в этой камере, где лютеранин стоял на трибуне, была такая, что когда нас приводили на десять минут и запирали в совсем уж не соответствующую по размерам уборную, то в настоящий обморок от духоты падали даже бравые колчаковские полковники, выловленные после окончания войны где-то в Китае. Весь день мы сидели на нарах, а если встанешь, чтобы размяться, то вступаешь в густой сплошной поток людей, совершающих вращение по камере. И вот милый друг этих дней, которого я никогда раньше не знал и только что встретил и через несколько дней потерял навсегда, говорит мне: "Я знаю, чем вас порадовать! - Глаза его заблестели, и он поднялся на нарах. - Василий Петрович! Капеллу!" - закричал он. Через несколько минут, по закономерности вращения людского потока, к нам на нары высадились два незнакомых мне человека. Наружность их ничего мне не говорила: так, какие-то в серых толстовках. Они запели тенорами:
Однозвучно гремит колокольчик,
И дорога пылится слегка,
И уныло по ровному полю
Разливается песнь ямщика...
У Лермонтова есть сон во сне, а здесь - песня в песне. Десятки раз уже слышанные слова опять повели за собой сердце.
И припомнил я ночи другие
И другие поля и леса...
Это была в те минуты не песня, а исповедь о самом драгоценном, что пряталось на дне. Сколько же радостного для нас в этих темных далеких полях, в полях, таких дорогих сердцу. Если их нет в современности, то они есть у Бога. "Ибо не может быть, чтобы их нигде не было".
Друг мой, созвавший капеллу, перед этим все спрашивал меня: "Вот я приеду в лагерь. Могу ли я покончить с собой?" Он допытывался, конечно, не о технике этого дела, а хотел узнать: если он это сделает, позволит ли ему Господь подходить вот такой русской ночью к чуть задремавшему перед утреней Китежу? Он спрашивал и все глядел на меня тревожными и доверчивыми глазами. У него было очень тяжелое следствие, а был он человек слабый, был он русский интеллигент. Я то отмалчивался, то отвечал ему формально. И он спросил: "Вы отвечаете формально?" И я сказал: "Да".
С.И.Фудель (Воспоминания)
Однозвучно гремит колокольчик,
И дорога пылится слегка,
И уныло по ровному полю
Разливается песнь ямщика...
У Лермонтова есть сон во сне, а здесь - песня в песне. Десятки раз уже слышанные слова опять повели за собой сердце.
И припомнил я ночи другие
И другие поля и леса...
Это была в те минуты не песня, а исповедь о самом драгоценном, что пряталось на дне. Сколько же радостного для нас в этих темных далеких полях, в полях, таких дорогих сердцу. Если их нет в современности, то они есть у Бога. "Ибо не может быть, чтобы их нигде не было".
Друг мой, созвавший капеллу, перед этим все спрашивал меня: "Вот я приеду в лагерь. Могу ли я покончить с собой?" Он допытывался, конечно, не о технике этого дела, а хотел узнать: если он это сделает, позволит ли ему Господь подходить вот такой русской ночью к чуть задремавшему перед утреней Китежу? Он спрашивал и все глядел на меня тревожными и доверчивыми глазами. У него было очень тяжелое следствие, а был он человек слабый, был он русский интеллигент. Я то отмалчивался, то отвечал ему формально. И он спросил: "Вы отвечаете формально?" И я сказал: "Да".
С.И.Фудель (Воспоминания)
This should have turned this page of the memory of 1946, but from some of its dark deserts there were suddenly images, snatches of talk, the living warm heart of those hours and minutes. St. Augustine has a wonderful phrase: "Where are you now, my childhood? For it cannot be that you are not anywhere." With these same words, we may turn to everything dear, to all the good things that have ever happened in our life, we turn with such bitterness, because we no longer see it, and with such hope that, maybe, when will see again. As it is sung on the night of Great Saturday: "Dead people will be resurrected, and the people in the tombs will rise, and all the land will rejoice." But that which has now arisen in memory cannot be conveyed in words, since, in fact, it has no plot. This is just a single song. It is known that the old Russian song can sometimes reach prayer sorrow, but I did not know that the old Russian romance can also reach prayer sorrow. The tightness in this chamber, where the Lutheran was standing on the podium, was such that when we were brought for ten minutes and locked in a toilet that didn’t fit in size, then even the brave Kolchak colonels, caught after the end of the war, fainted from breathlessness. then in China. All day we sat on the bunk, and if you get up to warm up, then you enter into a dense continuous stream of people who rotate around the camera. And so a dear friend of these days, whom I had never known before and had just met and lost forever after a few days, tells me: “I know how to please you!” His eyes glittered, and he rose on the bench. - Vasily Petrovich! Chapel! " he shouted. A few minutes later, according to the pattern of rotation of the flow of people, two unfamiliar people landed on our bench. Their exterior did not tell me anything: so, some in gray sweatshirts. They sang with tenors:
Monotonously rattles the bell,
And the road is dusting slightly,
And sadly on a flat field
The song of the driver is spreading ...
Lermontov has a dream in his sleep, and here - a song in a song. Dozens of times already heard the words again led the heart.
And I remembered the other nights
And other fields and forests ...
It was in those moments not a song, but a confession about the most precious thing that was hidden at the bottom. How much joyful for us in these dark distant fields, in the fields so dear to the heart. If they are not present, then they are with God. "For it cannot be that they are not anywhere."
My friend, who convened the chapel, before that, asked me everything: “Here I will come to the camp. Can I commit suicide?” He, of course, was not trying to find out about the technique of this case, but he wanted to know: if he does this, will the Lord allow him to approach Kitezh, which had just slumbered before morning, on such a Russian night? He asked and kept looking at me with anxious and trusting eyes. He had a very difficult investigation, and he was a weak man, he was a Russian intellectual. I kept silent, then answered him formally. And he asked: "Do you answer formally?" And I said, "Yes."
S.I.Fudel (Memoirs)
Monotonously rattles the bell,
And the road is dusting slightly,
And sadly on a flat field
The song of the driver is spreading ...
Lermontov has a dream in his sleep, and here - a song in a song. Dozens of times already heard the words again led the heart.
And I remembered the other nights
And other fields and forests ...
It was in those moments not a song, but a confession about the most precious thing that was hidden at the bottom. How much joyful for us in these dark distant fields, in the fields so dear to the heart. If they are not present, then they are with God. "For it cannot be that they are not anywhere."
My friend, who convened the chapel, before that, asked me everything: “Here I will come to the camp. Can I commit suicide?” He, of course, was not trying to find out about the technique of this case, but he wanted to know: if he does this, will the Lord allow him to approach Kitezh, which had just slumbered before morning, on such a Russian night? He asked and kept looking at me with anxious and trusting eyes. He had a very difficult investigation, and he was a weak man, he was a Russian intellectual. I kept silent, then answered him formally. And he asked: "Do you answer formally?" And I said, "Yes."
S.I.Fudel (Memoirs)